Клиника
Иногда случается такое - чегo, не ждёшь - не ведаешь. Неожиданное произошло со мной хмурым дождливым утром лета 1978 года. Накануне был тяжёлый день, я как будущий отпускник должен был закончить все дела по службе. Борясь с собой и с устойчивым нежеланием заниматься вконец опостылевшими мне бумажными делами, я собрался с последними силами и сделал всё намеченное и необходимое. Завтра в отпуск!
х х х
Но счастливое завтра не наступило. Случилось непонятное. Проснувшись, я с недоумением ощутил, что моё тело обрело какие-то новые, «не свои» свойства. Местами потерялась чувствительность, отчаянно ныла спина, одеревенели ноги. «Грипп!» - подумал я, но температуры не было. Когда же я попытался встать на ноги, то мне показалось, что я стою не на собственных ногах, а на каких-то бесчувственных деревянных подставках. Ноги как отморозило. На таких ногах было неудобно и стоять, и передвигаться. Походка моя изменилась и стала какой-то скособоченной.
Поняв, что поездка в отпуск на сегодня отменяется, я уныло потащился к врачу. В университетской поликлинике меня долго обсматривала и прилежно обстукивала своим молоточком врачиха-невропатолог. После этого она безаппеляционно заключила: «Дело серьёзное. У тебя, дружочек, парез!». (Что это такое, я тогда ещё не знал.) В качестве пути борьбы с заболеванием мне было предложено тут же обратиться в специальную, профильную больницу, и предписали уколы витаминами группы Б.. Советам я не последовал.
х х х
Записки пациента
Я вспомнил, что отдельные признаки этого, пока ещё не названного нервного заболевания в слабой, неявной форме посещали меня и ранее. По мере возможности я обращался к случайным «эскулапам», но те либо не желали, либо не умели вникать в неявное. Свою нервно-диагностическую «одиссею» я продолжил в поликлинике ВМА. Тамошние спецы задавали мне странные вопросы типа «Когда, чего и сколько употребил?». В результате они «отфутболили» меня дальше, в военный госпиталь 442, что на Суворовском. Делать было нечего и на следующий день, не питая особых надежд на быстрое исцеление, потащился я в это «богоугодное заведение». Походка моя ещё более поплошала и я уже с трудом передвигался. Чтобы добраться от дома до госпитального КПП, я воспользовался таксомотором. Приехав поутру на место назначения к проходной, я уже с трудом вылез из машины и застыл в недоумении, задумавшись над тем, что же делать дальше.
Тут снова случилось неожиданное. Из состояния задумчивости меня вывел знакомый офицер, врач Петр Ашотович Пирумов (Петр), случившийся по пути на службу в том же месте что и я. Он был не менее меня удивлён столь неожиданной встречей. С этого счастливого момента проблемы госпитализации для меня перестали существовать. Я ещё не успел как следует пожаловаться ему на нездоровье, как он помог мне преодолеть все «входные барьеры». Я тут же стал обладателем скрипучей железной койки в огромной 16-ти местной палате нервного отделения 442-госпиталя. Начиналась новая, клиническая жизнь.
х х х
Тут снова случилось неожиданное. Из состояния задумчивости меня вывел знакомый офицер, врач Петр Ашотович Пирумов (Петр), случившийся по пути на службу в том же месте что и я. Он был не менее меня удивлён столь неожиданной встречей. С этого счастливого момента проблемы госпитализации для меня перестали существовать. Я ещё не успел как следует пожаловаться ему на нездоровье, как он помог мне преодолеть все «входные барьеры». Я тут же стал обладателем скрипучей железной койки в огромной 16-ти местной палате нервного отделения 442-госпиталя. Начиналась новая, клиническая жизнь.
х х х
Re: Привет из Омска
3
Моё быстрое попадание в нервную клинику было тем самым благом, в котором я в то время сильнее всего нуждался. Самым замечательным было то, что будучи брошенным судьбой в это тихое место, я получил возможность придти в себя и спокойно обдумать последние события своей жизни.
Моё появление в той нервной клинике осталось почти не замеченным тамошними врачам. Никаких осмотров, никаких предписаний, никаких процедур. К персоналу у меня была только одна просьба: «Выдайте костыль!». Но я не был услышан. По-видимому у сверхмощного МО СССР не нашлось лишнего костыля для случайного невоеннообязанного. Делу помог уходящий солдат-инвалид, сердобольно пожертвовавший мне свою «самопальную» палку-костыль.
Прошла неделя. Я успел адаптироваться и к своему жалкому состоянию, и к новой, своеобразной клинической среде, и к соседям по койке. Больничная палата, куда меня поместили, была огромна. Там находилось на излечении человек 15-16. Большей частью это были отставники и старослужащие низших войсковых чинов, имевших отношение к службам тылового обеспечения. Все они были людьми немолодыми, с немалым жизненным опытом, но отягощенными различными нервными заболеваниями. Они верили врачам, выполняли все их предписания и готовились, «подлечившись», вернуться к службе. Для них лечение было продолжением «службы». Их пребывание в клинике было окрашено чертами казарменного быта (синхронное вставание, коллективная помывка, общий поход в процедурный кабинет на инъекции). Особенно популярным было многочасовое сидение за «забивкой козла». Последнему занятию служил отдельный столик, где с утра до вечера шла шумная «заруба», периодически нарушаемая чьим-нибудь воплем: «Делай рыбу!». Примерно также, как я успел заметить, вели бы себя эти люди и в местах коллективного отдыха, в санатории или доме отдыха.
В палате было двое пациентов, которых активная жизнь других обитателей палаты не касалась. Одним из них был всеми заброшенный одинокий старик-инсультник, озабоченный неясной перспективой своего послебольничного существования. Другим был я с примерно такой же проблемой.
Я постепенно свыкался со спецификой и особенностями своего нового образа жизни и с неожиданным местом пребывания. Начальный шок постепенно проходил. Потихонечку, по стеночке, а иногда и при поддержке другого обитателя палаты пробирался я в нужные мне места. После того, как я обзавёлся палкой-костылём, я начал пытаться выбраться на свет Божий, Уже тянул к себе огромный больничный двор. Только на выходе из здания госпиталя я долго не мог самостоятельно одолеть нескольких низких прикрылечных ступенек.
х х х
4
Моё быстрое попадание в нервную клинику было тем самым благом, в котором я в то время сильнее всего нуждался. Самым замечательным было то, что будучи брошенным судьбой в это тихое место, я получил возможность придти в себя и спокойно обдумать последние события своей жизни.
Моё появление в той нервной клинике осталось почти не замеченным тамошними врачам. Никаких осмотров, никаких предписаний, никаких процедур. К персоналу у меня была только одна просьба: «Выдайте костыль!». Но я не был услышан. По-видимому у сверхмощного МО СССР не нашлось лишнего костыля для случайного невоеннообязанного. Делу помог уходящий солдат-инвалид, сердобольно пожертвовавший мне свою «самопальную» палку-костыль.
Прошла неделя. Я успел адаптироваться и к своему жалкому состоянию, и к новой, своеобразной клинической среде, и к соседям по койке. Больничная палата, куда меня поместили, была огромна. Там находилось на излечении человек 15-16. Большей частью это были отставники и старослужащие низших войсковых чинов, имевших отношение к службам тылового обеспечения. Все они были людьми немолодыми, с немалым жизненным опытом, но отягощенными различными нервными заболеваниями. Они верили врачам, выполняли все их предписания и готовились, «подлечившись», вернуться к службе. Для них лечение было продолжением «службы». Их пребывание в клинике было окрашено чертами казарменного быта (синхронное вставание, коллективная помывка, общий поход в процедурный кабинет на инъекции). Особенно популярным было многочасовое сидение за «забивкой козла». Последнему занятию служил отдельный столик, где с утра до вечера шла шумная «заруба», периодически нарушаемая чьим-нибудь воплем: «Делай рыбу!». Примерно также, как я успел заметить, вели бы себя эти люди и в местах коллективного отдыха, в санатории или доме отдыха.
В палате было двое пациентов, которых активная жизнь других обитателей палаты не касалась. Одним из них был всеми заброшенный одинокий старик-инсультник, озабоченный неясной перспективой своего послебольничного существования. Другим был я с примерно такой же проблемой.
Я постепенно свыкался со спецификой и особенностями своего нового образа жизни и с неожиданным местом пребывания. Начальный шок постепенно проходил. Потихонечку, по стеночке, а иногда и при поддержке другого обитателя палаты пробирался я в нужные мне места. После того, как я обзавёлся палкой-костылём, я начал пытаться выбраться на свет Божий, Уже тянул к себе огромный больничный двор. Только на выходе из здания госпиталя я долго не мог самостоятельно одолеть нескольких низких прикрылечных ступенек.
х х х
4
х х х
4
К врачу меня долго не вызывали и я оставался в полном неведении о характере своего заболевания. Меня разумеется не могло удовлетворить заключение врача-шутника из Центральной поликлиники ВМА: «Тебя, братец, просто диссертация переехала. Бывает». Тогда я ещё не знал, что всё много серьёзнее.
Наконец в клинике появился заведующий нашего отделения. То был человек моложавого вида, весьма франтоватый военврач, полковник Скорый. Он был молод, удачлив и прибыл в Питер для «дальнейшего прохождения» прямо из Западной группы войск. Покрутив у меня перед носом своим молоточком и как-то нехотя проверив коленные рефлексы, он счёл свою работу сделанной. Широким жестом он выбросил из кармана на стол пачку «Мальборо» и щедро предложил закурить. Я почему-то отказался.
Затем последовала ознакомительная беседа, завершившаяся неожиданным приглашением врача сделать мне спинальную пункцию.
Я решительно и вежливо отказался. Врач был раздосадован. Может быть поэтому все лечебные предписания Скорого ограничились обязательным курсом инъекций витаминов группы Б и повторным советом сделать пункцию незамедлительно. Напуганный такой настойчивостью я покинул кабинет полковника и с этих пор старался лишний раз не попадаться ему на глаза.
В нашей палате существовала и «низовая» медицинская жизнь. Исстари в кинике сложился порядок «сестринских инъекций». Поздно вечером появлялась дежурная, новая Наяда с подносиком, заполненным готовыми шприцами с медикаментами. Она громко объявляла: «Все приготовились. Получаем «дозу здоровья»! ». Пациенты палаты дружно обнажались и каждый получал свою, львиную дозу анальгина с димедролом. Вскоре раздавался дружный, казарменный храп. Палата засыпала.
х х х
4
К врачу меня долго не вызывали и я оставался в полном неведении о характере своего заболевания. Меня разумеется не могло удовлетворить заключение врача-шутника из Центральной поликлиники ВМА: «Тебя, братец, просто диссертация переехала. Бывает». Тогда я ещё не знал, что всё много серьёзнее.
Наконец в клинике появился заведующий нашего отделения. То был человек моложавого вида, весьма франтоватый военврач, полковник Скорый. Он был молод, удачлив и прибыл в Питер для «дальнейшего прохождения» прямо из Западной группы войск. Покрутив у меня перед носом своим молоточком и как-то нехотя проверив коленные рефлексы, он счёл свою работу сделанной. Широким жестом он выбросил из кармана на стол пачку «Мальборо» и щедро предложил закурить. Я почему-то отказался.
Затем последовала ознакомительная беседа, завершившаяся неожиданным приглашением врача сделать мне спинальную пункцию.
Я решительно и вежливо отказался. Врач был раздосадован. Может быть поэтому все лечебные предписания Скорого ограничились обязательным курсом инъекций витаминов группы Б и повторным советом сделать пункцию незамедлительно. Напуганный такой настойчивостью я покинул кабинет полковника и с этих пор старался лишний раз не попадаться ему на глаза.
В нашей палате существовала и «низовая» медицинская жизнь. Исстари в кинике сложился порядок «сестринских инъекций». Поздно вечером появлялась дежурная, новая Наяда с подносиком, заполненным готовыми шприцами с медикаментами. Она громко объявляла: «Все приготовились. Получаем «дозу здоровья»! ». Пациенты палаты дружно обнажались и каждый получал свою, львиную дозу анальгина с димедролом. Вскоре раздавался дружный, казарменный храп. Палата засыпала.
х х х
х х х
5
Как-то утром меня вызвали к врачу. Приём вела пожилая дама, врач-невропатолог. Она только что вернулась из отпуска и в отличие от «братишки Скорого» была полна служебного рвения. Уложив меня на топчан, она почти час обстукивала меня свом молоточком и обкалывала какой-то тупой иголочкой. Никто ещё раньше так плотно со мною не работал. Её вердикт был жесток и однозначен: «А знаете ли Вы, батенька, что у Вас рассеянный склероз (РС)?». Я этого, разумеется, не знал. Тогда она популярно объяснила мне, что такое РС, что это одна из наиболее тяжёлых и неизлечимых нервных болезней, что её этиопатогенез не известен и что лекарств от неё не существует.
В заключение врачиха сказала самое ужасное: «При таком остром течении болезни и таком напряжённом образе жизни ты, может быть, не протянешь и 2-3 лет». Я был ошарашен. Я предполагал, что каждого ждёт в жизни подобное известие, но чтоб меня и так скоро? Добрая женщина посоветовала мне изменить образ жизни и пообещала помочь оформить документы для выхода на инвалидность. Потрясённый, я покидал кабинет врача. Впереди была ночь для принятия трудных решений.
Той ночью я не спал. Менялась сама концепция будущей жизни. Всё надо было учесть, всё просчитать, всё предусмотреть. Лёгкий путь пенсионной жизни, предложенный врачихой, был не для меня. Такого я просто не мог себе позволить. У меня на руках был 2-х месячный Никита, неработающая жена и невыплаченная квартира в ЖСК. Покинуть поле жизненной брани было невозможно и, поэтому, мысль расстаться с жизнью в голову просто не приходила. Слишком сильно я был связан с миром живых.
Но не доверять жизненному и клиническому опыту благорасположенной ко мне немолодой врачихи-невропатолога я тоже не мог. Получалось: как ни крути – выбора не было. Медицина как бы давала мне для «завершения» земных дел твёрдых 2-3 года. Пришлось внести поправку в концепцию жизни в науке. Я сказал себе: «Если я не смогу сделать, что хочу, сделаю то, что смогу, а протянуть постараюсь подольше». Прогнозы врачихи оказались сверхмрачными. Я «протянул», будучи в сносной рабочей форме и вопреки прогнозу-приговору ещё лет 12-15.
Возможности и далее творчески работать меня лишила не только болезнь. Причиной тому стала ещё и гибель той политико-экономической системы, в которой я существовал всю жизнь. Наступивший в те годы «всеобщий обвал» стал смертным приговором и науке, и многим из тех, кто был с нею связан. Опустели или были уничтожены многие научные центры, а сотрудники в поисках более счастливой доли разбежались по всему свету, кто куда. Однако даже в таких условиях, работая в одиночестве, я смог продолжать экспериментальную деятельность на продолжении eщё 5-7 лет. Я и сегодня мог бы и работать, и идеи «генерировать», и воспитывать юношество. Но в сегодняшней России такая работа стала никому не нужна.
х х х
5
Как-то утром меня вызвали к врачу. Приём вела пожилая дама, врач-невропатолог. Она только что вернулась из отпуска и в отличие от «братишки Скорого» была полна служебного рвения. Уложив меня на топчан, она почти час обстукивала меня свом молоточком и обкалывала какой-то тупой иголочкой. Никто ещё раньше так плотно со мною не работал. Её вердикт был жесток и однозначен: «А знаете ли Вы, батенька, что у Вас рассеянный склероз (РС)?». Я этого, разумеется, не знал. Тогда она популярно объяснила мне, что такое РС, что это одна из наиболее тяжёлых и неизлечимых нервных болезней, что её этиопатогенез не известен и что лекарств от неё не существует.
В заключение врачиха сказала самое ужасное: «При таком остром течении болезни и таком напряжённом образе жизни ты, может быть, не протянешь и 2-3 лет». Я был ошарашен. Я предполагал, что каждого ждёт в жизни подобное известие, но чтоб меня и так скоро? Добрая женщина посоветовала мне изменить образ жизни и пообещала помочь оформить документы для выхода на инвалидность. Потрясённый, я покидал кабинет врача. Впереди была ночь для принятия трудных решений.
Той ночью я не спал. Менялась сама концепция будущей жизни. Всё надо было учесть, всё просчитать, всё предусмотреть. Лёгкий путь пенсионной жизни, предложенный врачихой, был не для меня. Такого я просто не мог себе позволить. У меня на руках был 2-х месячный Никита, неработающая жена и невыплаченная квартира в ЖСК. Покинуть поле жизненной брани было невозможно и, поэтому, мысль расстаться с жизнью в голову просто не приходила. Слишком сильно я был связан с миром живых.
Но не доверять жизненному и клиническому опыту благорасположенной ко мне немолодой врачихи-невропатолога я тоже не мог. Получалось: как ни крути – выбора не было. Медицина как бы давала мне для «завершения» земных дел твёрдых 2-3 года. Пришлось внести поправку в концепцию жизни в науке. Я сказал себе: «Если я не смогу сделать, что хочу, сделаю то, что смогу, а протянуть постараюсь подольше». Прогнозы врачихи оказались сверхмрачными. Я «протянул», будучи в сносной рабочей форме и вопреки прогнозу-приговору ещё лет 12-15.
Возможности и далее творчески работать меня лишила не только болезнь. Причиной тому стала ещё и гибель той политико-экономической системы, в которой я существовал всю жизнь. Наступивший в те годы «всеобщий обвал» стал смертным приговором и науке, и многим из тех, кто был с нею связан. Опустели или были уничтожены многие научные центры, а сотрудники в поисках более счастливой доли разбежались по всему свету, кто куда. Однако даже в таких условиях, работая в одиночестве, я смог продолжать экспериментальную деятельность на продолжении eщё 5-7 лет. Я и сегодня мог бы и работать, и идеи «генерировать», и воспитывать юношество. Но в сегодняшней России такая работа стала никому не нужна.
х х х
ну как? интересно?
х х х
6
Приняв в 1979-ом году свой план действий, я как бы вернул себя в реальную жизнь. Морально-психологический шок от болезни постепенно проходил. Опытная врачиха поведала мне, что при РС обострения заболевания могут чередоваться с длительными периодами ремиссии. Это был лучик надежды, за который я схватился как утопающий за соломинку. В результате долгих размышлений я решил вести себя так, как если бы ничего необратимо-страшного не случилось. «Потяну сколько могу, а там будь что будет. Жизнь продолжается!»-говаривал я себе. О беде, что случилась со мной, я ни с кем из знакомых или родственников не беседовал. Пускай считают себе, что я на защите своей ДД переутомился. Так и мне будет легче, и им проще.
Как бы в награду за принятое мною мудрое решение болезнь начала отступать. После двухнедельного пребывания в госпитале стали появляться первые признаки ремиссии. Уже не болела столь отчаянно спина, не деревенели так сильно ноги, не мучила безысходная слабость, и уже не была столь пугающе перекошенной походка. Я начал предпринимать всё более и более дерзкие и дальние вылазки из своей палаты вовне. В конце концов я даже стал выбираться и в больничный двор, а позднее на верх, на 4-ый этаж, в кинозал. Осечка вышла только тогда, когда я решил приобщиться к занятиям оздоровительной физкультурой. Меня так и не приняли в состав футбольной группы больных по причине моей полной неспособности попасть ногой по мячу.
Постепенно я знакомился с обитателями нашей в основном сержантско-старшинской палаты. Многие из них составляли мне компанию в моих вылазках во внешний мир. Чаще всего мы ходили в гости к «дежурному», мужику-алкоголику, поджидающему свою жертву у закрытых въездных ворот во дворе госпиталя. Мужик со стаканами и бутылкой водки поджидал «клиентуру» снаружи этих ворот, а больные подходили изнутри. Расценки были повышенные. Мужик имел с каждой реализованной бутылки по верных своих сто граммов. Бизнес процветал. Не знал я тогда, что наблюдал признак нового, обществено-экономического обустройства России в недалёком будущем.
х х х и с мыслями. Тут внезап
х х х
6
Приняв в 1979-ом году свой план действий, я как бы вернул себя в реальную жизнь. Морально-психологический шок от болезни постепенно проходил. Опытная врачиха поведала мне, что при РС обострения заболевания могут чередоваться с длительными периодами ремиссии. Это был лучик надежды, за который я схватился как утопающий за соломинку. В результате долгих размышлений я решил вести себя так, как если бы ничего необратимо-страшного не случилось. «Потяну сколько могу, а там будь что будет. Жизнь продолжается!»-говаривал я себе. О беде, что случилась со мной, я ни с кем из знакомых или родственников не беседовал. Пускай считают себе, что я на защите своей ДД переутомился. Так и мне будет легче, и им проще.
Как бы в награду за принятое мною мудрое решение болезнь начала отступать. После двухнедельного пребывания в госпитале стали появляться первые признаки ремиссии. Уже не болела столь отчаянно спина, не деревенели так сильно ноги, не мучила безысходная слабость, и уже не была столь пугающе перекошенной походка. Я начал предпринимать всё более и более дерзкие и дальние вылазки из своей палаты вовне. В конце концов я даже стал выбираться и в больничный двор, а позднее на верх, на 4-ый этаж, в кинозал. Осечка вышла только тогда, когда я решил приобщиться к занятиям оздоровительной физкультурой. Меня так и не приняли в состав футбольной группы больных по причине моей полной неспособности попасть ногой по мячу.
Постепенно я знакомился с обитателями нашей в основном сержантско-старшинской палаты. Многие из них составляли мне компанию в моих вылазках во внешний мир. Чаще всего мы ходили в гости к «дежурному», мужику-алкоголику, поджидающему свою жертву у закрытых въездных ворот во дворе госпиталя. Мужик со стаканами и бутылкой водки поджидал «клиентуру» снаружи этих ворот, а больные подходили изнутри. Расценки были повышенные. Мужик имел с каждой реализованной бутылки по верных своих сто граммов. Бизнес процветал. Не знал я тогда, что наблюдал признак нового, обществено-экономического обустройства России в недалёком будущем.
х х х и с мыслями. Тут внезап
Re: Приветик
счастье
Глубоко, в подвале главного здания 442-го госпиталя находилось помывочное отделение – солдатские душевые. Путь туда проходил по тёмным и слабоосвещенным подвальным коридорам. Он был тернист и долог. Для меня тяжела была дорога и туда, и особенно назад, когда разгорячённый мытьём организм был сильно ослаблен. Обычно пациенты нашей палаты ходили на помывку скопом.
Однажды случилось непредвиденное. Я задержался в душевой и группа ушла без меня. Я вынужден был самостоятельно выбираться из подвала. Не помню, как я сбился с правильного пути и попал в неизвестную мне часть подвала. В результате я оказался в производственной зоне, в месте, где вольнонаёмные работяги мастерили дешёвые гробы. Там, вдоль коридорной стены была выставлена вся продукция этого грободелательного цеха. Наша бравая армия и военная медицина всегда остро нуждались в продукции такого рода.
Озадаченный этим происшествием и утомлённый подвальными скитаниями, я присел на крышку первого подвернувшегося гроба. Надо было собраться с силами и с мыслями. Тут внезапно с оглушительным скрипом отворилась ближайшая ко мне внутриподвальная дверь, и мне явилось странное существо. При ближайшем рассмотрении оно оказалось ещё достаточно крепким стариком-сторожем, о=блачённым в поношенный офицерский мундир и ватные штаны. На заросшем, одутловатом его лице болтались тёмные очки, скрывающие вопрошающий взгляд. «Зачем пришёл? Не домовину ли себе присмотреть?»- вопросами поприветствовал меня старик. Он был общителен и говорлив то ли по причине живости характера, то ли от одинокой заброшенности. Старик рассказал мне, что не первый год безотлучно сторожует при гробах и что работой этой очень доволен: «Здесь и тепло, и сытно, и спать можно вволю - не то, что там у вас наверху. А если выпить захочется, то старшой за справную службу либо спиртиком погреет, либо политуркой угостит». Давно я не встречал в нашем мире столь довольного своей жизнью счастливого человека. Воистину характер строит судьбу.
7
х х х
Глубоко, в подвале главного здания 442-го госпиталя находилось помывочное отделение – солдатские душевые. Путь туда проходил по тёмным и слабоосвещенным подвальным коридорам. Он был тернист и долог. Для меня тяжела была дорога и туда, и особенно назад, когда разгорячённый мытьём организм был сильно ослаблен. Обычно пациенты нашей палаты ходили на помывку скопом.
Однажды случилось непредвиденное. Я задержался в душевой и группа ушла без меня. Я вынужден был самостоятельно выбираться из подвала. Не помню, как я сбился с правильного пути и попал в неизвестную мне часть подвала. В результате я оказался в производственной зоне, в месте, где вольнонаёмные работяги мастерили дешёвые гробы. Там, вдоль коридорной стены была выставлена вся продукция этого грободелательного цеха. Наша бравая армия и военная медицина всегда остро нуждались в продукции такого рода.
Озадаченный этим происшествием и утомлённый подвальными скитаниями, я присел на крышку первого подвернувшегося гроба. Надо было собраться с силами и с мыслями. Тут внезапно с оглушительным скрипом отворилась ближайшая ко мне внутриподвальная дверь, и мне явилось странное существо. При ближайшем рассмотрении оно оказалось ещё достаточно крепким стариком-сторожем, о=блачённым в поношенный офицерский мундир и ватные штаны. На заросшем, одутловатом его лице болтались тёмные очки, скрывающие вопрошающий взгляд. «Зачем пришёл? Не домовину ли себе присмотреть?»- вопросами поприветствовал меня старик. Он был общителен и говорлив то ли по причине живости характера, то ли от одинокой заброшенности. Старик рассказал мне, что не первый год безотлучно сторожует при гробах и что работой этой очень доволен: «Здесь и тепло, и сытно, и спать можно вволю - не то, что там у вас наверху. А если выпить захочется, то старшой за справную службу либо спиртиком погреет, либо политуркой угостит». Давно я не встречал в нашем мире столь довольного своей жизнью счастливого человека. Воистину характер строит судьбу.
7
х х х
НАЧАЛО КОНЦА ИЛИ КОНЕЦ НАЧАЛА?
х х х
Через 1,5 месяца с чувством недоумения покидал я клинику нервных болезней 442-го военного клинического госпиталя. Не знал я того, кто я теперь: перенесший тяжёлую болезнь или пожизненный калека-инвалид без перспектив. Не ведомо было мне, даст ли затаившаяся во мне болезнь возможность вести здоровый образ жизни или она полностью лишит меня этого. Не известно было и то, как долго может продлиться ремиссия и насколько острой может оказаться повторное обострение болезни. Не имел я даже представления о том, что может спровоцировать новое обострение. На все эти вопросы мне следовало самому, опытным путём найти ответ. Твёрдо знал я только одно: лекарств от недуга не существует!
Когда после полуторамесячного отсутствия я вернулся домой, лето почти кончилось. Поначалу всё казалось странным. «Простое» стало «сложным». Я уже не мог запросто «взлететь» на 5-ый этаж, а медленно продвигался вверх, держась за поручень. Мне уже было не одолеть 500-метровый путь от метро до дома. Я теперь терпеливо поджидал машину на соседней стоянке такси, чтобы одолеть эту дорогу. Моя неровная походка не раз была причиной, по которой бдительные менты забирали в участок как пьяницу.
Но время шло, ремиссия «делала» своё дело. Вскоре я настолько окреп, что смог самостоятельно отправиться даже на дачу в Грузино. Там процесс выздоровления ускорился и я стал способен, опираясь на палку, совершать небольшие экскурсии в лес. Велосипед, как я понял, стал недоступным навсегда.
В эти дни, во время кажущегося выздоровления, меня посетил В. Т. Ивашкин (Трофимыч) со своей женой Ритой. Тогда был солнечный и по осеннему яркий день. Я был несказанно рад их приезду. Гости по пути со станции ко мне успели выкупаться в лесном озерке с уже ледяной водой. Они пришли бодрыми и возбуждёнными неожиданной ванной, молодой жизнью и красивой дорогой. Слегка перекусив, мы отправились в лес. Прогулка была запоминающейся. Безлюдный лес прощался с летом последними, уже пожухлыми красками и птичьим безмолвием. Тающие в холодном воздухе последние солнечные лучики ещё были по летнему теплыми, но быстро холодели в тёмной лесной чащобе. Забыв о болезни, я лёгко преодолел неблизкую дорогу до дальних лесных полян. Казалось, что болезнь покидает меня навсегда. Никто в этот момент не поверил бы, что ещё месяц тому назад я не мог преодолеть путь от своей койки до недалёкой больничной столовки.
Часто люди принимают кажущееся за реальное. Трофимыч тоже приехал ко мне не по причине одного лишь чувства сострадания к попавшему в беду приятелю. Ко мне его толкнула иная, скрываемая от других причина. Его тогдашняя жена-подруга, незабвенная Рита, известная (заслуженная) опереточная артистка, вышедшая уже на пенсию, была человеком весёлого и лёгкого нрава. К несчастью она стала жертвой собственной неискоренимой страсти к алкоголю. Второй целью поездки бедного Трофимыча ко мне на дачу было намерение вывести несчастную Риту из состояния алкогольной абсистенции. Но плутовка всё же высмотрела где-то в шкафу непочатую бутылку шампанского и без промедления употребила вино. Все труды Трофимыча по «лесотерапии» жены оказались напрасны…
9
х х х
Через 1,5 месяца с чувством недоумения покидал я клинику нервных болезней 442-го военного клинического госпиталя. Не знал я того, кто я теперь: перенесший тяжёлую болезнь или пожизненный калека-инвалид без перспектив. Не ведомо было мне, даст ли затаившаяся во мне болезнь возможность вести здоровый образ жизни или она полностью лишит меня этого. Не известно было и то, как долго может продлиться ремиссия и насколько острой может оказаться повторное обострение болезни. Не имел я даже представления о том, что может спровоцировать новое обострение. На все эти вопросы мне следовало самому, опытным путём найти ответ. Твёрдо знал я только одно: лекарств от недуга не существует!
Когда после полуторамесячного отсутствия я вернулся домой, лето почти кончилось. Поначалу всё казалось странным. «Простое» стало «сложным». Я уже не мог запросто «взлететь» на 5-ый этаж, а медленно продвигался вверх, держась за поручень. Мне уже было не одолеть 500-метровый путь от метро до дома. Я теперь терпеливо поджидал машину на соседней стоянке такси, чтобы одолеть эту дорогу. Моя неровная походка не раз была причиной, по которой бдительные менты забирали в участок как пьяницу.
Но время шло, ремиссия «делала» своё дело. Вскоре я настолько окреп, что смог самостоятельно отправиться даже на дачу в Грузино. Там процесс выздоровления ускорился и я стал способен, опираясь на палку, совершать небольшие экскурсии в лес. Велосипед, как я понял, стал недоступным навсегда.
В эти дни, во время кажущегося выздоровления, меня посетил В. Т. Ивашкин (Трофимыч) со своей женой Ритой. Тогда был солнечный и по осеннему яркий день. Я был несказанно рад их приезду. Гости по пути со станции ко мне успели выкупаться в лесном озерке с уже ледяной водой. Они пришли бодрыми и возбуждёнными неожиданной ванной, молодой жизнью и красивой дорогой. Слегка перекусив, мы отправились в лес. Прогулка была запоминающейся. Безлюдный лес прощался с летом последними, уже пожухлыми красками и птичьим безмолвием. Тающие в холодном воздухе последние солнечные лучики ещё были по летнему теплыми, но быстро холодели в тёмной лесной чащобе. Забыв о болезни, я лёгко преодолел неблизкую дорогу до дальних лесных полян. Казалось, что болезнь покидает меня навсегда. Никто в этот момент не поверил бы, что ещё месяц тому назад я не мог преодолеть путь от своей койки до недалёкой больничной столовки.
Часто люди принимают кажущееся за реальное. Трофимыч тоже приехал ко мне не по причине одного лишь чувства сострадания к попавшему в беду приятелю. Ко мне его толкнула иная, скрываемая от других причина. Его тогдашняя жена-подруга, незабвенная Рита, известная (заслуженная) опереточная артистка, вышедшая уже на пенсию, была человеком весёлого и лёгкого нрава. К несчастью она стала жертвой собственной неискоренимой страсти к алкоголю. Второй целью поездки бедного Трофимыча ко мне на дачу было намерение вывести несчастную Риту из состояния алкогольной абсистенции. Но плутовка всё же высмотрела где-то в шкафу непочатую бутылку шампанского и без промедления употребила вино. Все труды Трофимыча по «лесотерапии» жены оказались напрасны…
9
Re: насчет занятий
валвас(возможно Валентин Васильевич), у Вас приятный слог, читается легко и с интересом...ждём продолжения Вашего эссе.)) Удачи!
х х х
Почувствовав возвращающую силу (и телесную, и мыслительную) я решил вернуться к своим, столь грубо прерванным болезнью научным занятиям. Приближался какой-то очередной биохимический «междусобойчик», организуемый С. Е. Севериным (симпозиум по цАМФ). На этот раз решили «просветить» узбекских коллег в г. Ташкенте. Задолго до этого собирали заявки на доклады, и я записался по теме «цАМФ и деление клетки». В лаборатории у меня лежали горы оттисков по этой тематике, и я перевёз их на дачу как материал, необходимый при подготовке доклада. Всё надо было перечитать. Я детально изучил их, чтобы сделать ответственное заключение о роли цАМФ в этом процессе. По прошествии целой недели усердных занятий, я был столь же далёк от заключительного вердикта, как и в самом начале поисков. Материалы одной работы отвергали выводы другой, а информация, полученная на одной клеточной линии, противоречила фактам, полученным на другой. Такая ситуация могла свидетельствовать только об одном – об отсутствии у цАМФ функции абсолютного регулятора пролиферации. Но такое заключение не было созвучно эпохе всеобщего признания за цАМФ функции «регулятора всего».
Почувствовав возвращающую силу (и телесную, и мыслительную) я решил вернуться к своим, столь грубо прерванным болезнью научным занятиям. Приближался какой-то очередной биохимический «междусобойчик», организуемый С. Е. Севериным (симпозиум по цАМФ). На этот раз решили «просветить» узбекских коллег в г. Ташкенте. Задолго до этого собирали заявки на доклады, и я записался по теме «цАМФ и деление клетки». В лаборатории у меня лежали горы оттисков по этой тематике, и я перевёз их на дачу как материал, необходимый при подготовке доклада. Всё надо было перечитать. Я детально изучил их, чтобы сделать ответственное заключение о роли цАМФ в этом процессе. По прошествии целой недели усердных занятий, я был столь же далёк от заключительного вердикта, как и в самом начале поисков. Материалы одной работы отвергали выводы другой, а информация, полученная на одной клеточной линии, противоречила фактам, полученным на другой. Такая ситуация могла свидетельствовать только об одном – об отсутствии у цАМФ функции абсолютного регулятора пролиферации. Но такое заключение не было созвучно эпохе всеобщего признания за цАМФ функции «регулятора всего».
-
Доктор Качесов
- Консультант
- Сообщения: 3005
- Зарегистрирован: Вт 01.11.2005 6:18
- Откуда: г. Москва
Re: привет)))
Помню эти времена- всеобщего увлечения цАМФ (цАМР).ю как панацеи от всех болезней. Сейчас такой же, уже затихающий, бум вокруг стволовых клеток. Сам занимался исследованиями цАМФ, потом все переключились на цГМФ (цГМР), а потом быстро все сошло на нет. Правда , Американцы Нобелевскую премию за это отхватили. Пишите. Все очень интересно.!