х х х
ОПЯТЬ В БОЛЬНИЦУ
Чтобы прийти к столь определённому выводу, много ночей просидел я над «полуслепыми» оттисками разных научных трудов. Ещё неделя ушла на составление текста доклада. Такое, «молодецкое» рвение не осталось незамеченным моей болезнью. Она ревниво следила за моим поведением, жестоко пресекая все мои попытки забыть об её существовании. Болезнь как бы говорила: «Мы теперь вдвоём, ты и я, в одной лодке, именуемой жизнь, где руль в моих руках”. На следующий день после завершения работы я с ужасом заметил, что мой правый глаз почти не видит. Все предметы виделись не чётко и воспринимались как бы находящимися «не в фокусе».
От поездки в Ташкент пришлось отказаться «по зрению». Я обратился за помощью к Трофимычу, который потихоньку подкармливал меня считавшимся тогда «забойным» снадобьем от всех немощей – дексаметазолом. Он устроил меня на излечение в знаменитую глазную клинику проф. Волкова в системе ВМА. Эта клиника, как я успел заметить, разительно отличалась от всех других, мне известных. Там лечили интенсивно. Каждый находился в поле постоянного внимания прикреплённого к нему врача-ординатора или слушака. Последние без промедления и собственноручно осуществляли все свои и сторонние предписания. Из всех помещений клиники наиболее популярной была «процедурная», где закапывали капли в болезные глаза. Закапывали почти всем до 6-8 раз в день. Но толчеи не было, так как всё было прекрасно организовано.
Меня приглашали в процедурную не на вкапывания. Мне бы предписана совсем другая процедура: лекарство следовало не вкапывать, а вкалывать, т.е. вводить с помощью шприца прямо в глаз. (Из чувства сострадания к читателю воздержусь от описания этой «зверской», но необходимой операции, требующей твёрдости воли от пациента и твёрдости руки от его врача) Уже через неделю пребывания в замечательной клинике я уже ощутил результаты лечения, а ещё через одну неделю мой правый глаз видел как левый. Можно было думать о выписке.
Записки пациента
консультация
алкаши - слепыши
х х х
Палата, где я провёл эти две последние недели, вмещала в себя до десятка пациентов с пороками зрения. Среди них было трое слепых, ставших объектами моего невольного внимания. Наблюдая их, я убеждался в том, что общее состояние сближает людей, организует к существованию в виде отдельной группы. Наши слепые были не дураки выпить. В клинике занятие это жёстоко преследовалось, и было чревато немедленной выпиской. Однако наши слепые регулярно «злоупотребляли» и делали это спокойно и непринуждённо. Я удивлялся их «слепому видению», когда они точно угадывали даже не только тех, кто вошёл в палату, а даже тех, кто собирается это сделать. А ведь мимо палаты проходили десятки людей, из которых только несколько человек могли причинить вред нашим пьяницам
Я не однажды наблюдал, как они «давили на троих». Пили они, несмотря на отсутствие зрения, профессионально. Один из них, наиболее опытный, брал в одну руку бутылку и зубами выдирал пробку-закрывалку. Затем, беря в другую руку последовательно стакан за стаканом, он наполнял их точнёхонько на половину. Первую дозу алкоголя они принимали молча, ничем её не закусывая и ждали минут 15-20 пока выпитое не начнёт действовать. Вторую половину бутылки распивали аналогично, но с тем отличием, что выпивка сопровождалась обильной мясной закуской и жаркой беседой.
х х х
Палата, где я провёл эти две последние недели, вмещала в себя до десятка пациентов с пороками зрения. Среди них было трое слепых, ставших объектами моего невольного внимания. Наблюдая их, я убеждался в том, что общее состояние сближает людей, организует к существованию в виде отдельной группы. Наши слепые были не дураки выпить. В клинике занятие это жёстоко преследовалось, и было чревато немедленной выпиской. Однако наши слепые регулярно «злоупотребляли» и делали это спокойно и непринуждённо. Я удивлялся их «слепому видению», когда они точно угадывали даже не только тех, кто вошёл в палату, а даже тех, кто собирается это сделать. А ведь мимо палаты проходили десятки людей, из которых только несколько человек могли причинить вред нашим пьяницам
Я не однажды наблюдал, как они «давили на троих». Пили они, несмотря на отсутствие зрения, профессионально. Один из них, наиболее опытный, брал в одну руку бутылку и зубами выдирал пробку-закрывалку. Затем, беря в другую руку последовательно стакан за стаканом, он наполнял их точнёхонько на половину. Первую дозу алкоголя они принимали молча, ничем её не закусывая и ждали минут 15-20 пока выпитое не начнёт действовать. Вторую половину бутылки распивали аналогично, но с тем отличием, что выпивка сопровождалась обильной мясной закуской и жаркой беседой.
Re: консультация
х х х
Добросовестные глазные врачи не выписали меня из клиники домой, а переотправили долечиваться дальше, в клинику нервных болезней на Лесном. Это было лечебное заведение совсем иного типа. Течение нервных болезней медленное, прогнозы - малоутешительные, лекарства – неэффективные. Никто там – ни врачи, “ни их пациенты - не рассчитывает на быстрое излечение.
В 1978 году я провёл в этой клинике полтора предзимних месяца. Для лечения меня определили в небольшую 5-ти местную палатуё занятую пожилой, неразговорчивой публикой. В качестве лечащего врача мне назначили ординатора-практиканта О. Бабака. Это был очень старательный невропатолог, способный часами с помощью своих молоточка и иголочки изучать состояние моей нервной системы. Врач набирался клинического опыта. Всякий раз после такого «аналитического сеанса» он восклицал разочаровано: «Тысяча чертей, если я вижу какие-нибудь серьёзные нарушения в работе твоей ЦНС!». К такому же выводу обычно приходили и титулованные спецы-целители, пользовавшие меня раньше: и хозрасчетный доктор Коровин, и многоопытный Зинченко из ВМА, и наш Мищенко из СанГига. А один «орёл», ведший приём в нашей университетской поликлинике, счёл меня после осмотра симулянтом. Опытный врач-невропатолог мог бы знать, что «молодой» РС выявляется при физической или иной нагрузке. Но дружище Бабак был молод и, будучи книжником-догматиком, я уверен, в душе не верил в наличие у меня серьёзного заболевания. Ему бы следовало познакомиться с Вовой, другим обитателем клиники, парнем-баскетболистом, атлетом, поражённым недавно РС. Он никак не мог смириться с болезнью, всякий раз поражающей его, после очередной спортивной разминки.
Неверие Бабака в наличие у меня тяжёлых нервных болезней избавило меня от применяемых тогда в клинике радикальных методов борьбы с ними. (Воздержусь из чувства сострадания к читателю от их описания). Но врач предписал мне принимать всё, что тогда рекомендовали при РС. В числе предписанных пилюль были и содержащие изрядную дозу стероидных гормонов.
Этот факт имел одно неприятное следствие. Гормон резко повысил мой аппетит, доведя его до уровня «волчьего». Больничной пищи перестало хватать. Я «сметал» не только всё то, что давали, но и дополнительно брал те блюда, от которых отказывались другие. Но и даже всем этим невозможно было загасить зверский аппетит. Особенно силён он был ночью. Тогда я утолял его, поедая килограммы яблок, которые поставляли в больницу мои добрые родственники. Но несмотря и на это иногда мне страшно было подходить к общественному холодильнику, забитому продуктами больных. Я боялся, что наступит день, когда мне будет не удержаться от хищения.
«Пищевое спасение» явилось в виде обрядившегося в серо-белый несвежий халат немолодого мужичонки с большой плетёной корзиной, набитой молочно-творожной снедью. Эти великолепные продукты были из молочного магазина, что находилась рядом с клиникой. Я почти на четверть опустошал корзину продавца, решая на время свои продовольственные проблемы. Но через пару дней я снова бдительно стерёг появление продавца, чтобы снова получить возможность насытиться.
Добросовестные глазные врачи не выписали меня из клиники домой, а переотправили долечиваться дальше, в клинику нервных болезней на Лесном. Это было лечебное заведение совсем иного типа. Течение нервных болезней медленное, прогнозы - малоутешительные, лекарства – неэффективные. Никто там – ни врачи, “ни их пациенты - не рассчитывает на быстрое излечение.
В 1978 году я провёл в этой клинике полтора предзимних месяца. Для лечения меня определили в небольшую 5-ти местную палатуё занятую пожилой, неразговорчивой публикой. В качестве лечащего врача мне назначили ординатора-практиканта О. Бабака. Это был очень старательный невропатолог, способный часами с помощью своих молоточка и иголочки изучать состояние моей нервной системы. Врач набирался клинического опыта. Всякий раз после такого «аналитического сеанса» он восклицал разочаровано: «Тысяча чертей, если я вижу какие-нибудь серьёзные нарушения в работе твоей ЦНС!». К такому же выводу обычно приходили и титулованные спецы-целители, пользовавшие меня раньше: и хозрасчетный доктор Коровин, и многоопытный Зинченко из ВМА, и наш Мищенко из СанГига. А один «орёл», ведший приём в нашей университетской поликлинике, счёл меня после осмотра симулянтом. Опытный врач-невропатолог мог бы знать, что «молодой» РС выявляется при физической или иной нагрузке. Но дружище Бабак был молод и, будучи книжником-догматиком, я уверен, в душе не верил в наличие у меня серьёзного заболевания. Ему бы следовало познакомиться с Вовой, другим обитателем клиники, парнем-баскетболистом, атлетом, поражённым недавно РС. Он никак не мог смириться с болезнью, всякий раз поражающей его, после очередной спортивной разминки.
Неверие Бабака в наличие у меня тяжёлых нервных болезней избавило меня от применяемых тогда в клинике радикальных методов борьбы с ними. (Воздержусь из чувства сострадания к читателю от их описания). Но врач предписал мне принимать всё, что тогда рекомендовали при РС. В числе предписанных пилюль были и содержащие изрядную дозу стероидных гормонов.
Этот факт имел одно неприятное следствие. Гормон резко повысил мой аппетит, доведя его до уровня «волчьего». Больничной пищи перестало хватать. Я «сметал» не только всё то, что давали, но и дополнительно брал те блюда, от которых отказывались другие. Но и даже всем этим невозможно было загасить зверский аппетит. Особенно силён он был ночью. Тогда я утолял его, поедая килограммы яблок, которые поставляли в больницу мои добрые родственники. Но несмотря и на это иногда мне страшно было подходить к общественному холодильнику, забитому продуктами больных. Я боялся, что наступит день, когда мне будет не удержаться от хищения.
«Пищевое спасение» явилось в виде обрядившегося в серо-белый несвежий халат немолодого мужичонки с большой плетёной корзиной, набитой молочно-творожной снедью. Эти великолепные продукты были из молочного магазина, что находилась рядом с клиникой. Я почти на четверть опустошал корзину продавца, решая на время свои продовольственные проблемы. Но через пару дней я снова бдительно стерёг появление продавца, чтобы снова получить возможность насытиться.
х х х
Немногочисленные знакомые иногда посещали меня в моём недобровольном изгнании. Одним из них был добрый мой приятель и сподвижник в научных начинаниях Трофимыч. Ему были известны печальные последствия моей болезни, но со мной он этого не обсуждал. Как-то он угостил меня сладчайшим азиатским виноградом и последними научными новостями с симпозиума по цАМФ, на который я так старательно собирался, но так не попал. Другим был Евгеньич, с которым я повидался в вестибюле клиники. Он одарил меня золотистыми апельсинами и самыми свежими сплетнями с кафедры биохимии ЛГУ. Мне было всё интересно. Внешний мир всё ещё цепко держал меня в своих объятьях.
Медленно ползли дни моего пребывания в военно-медицинской клинике нервных болезней. Никто никуда не спешил: ни болезни покинуть изнурённые дряхлеющие тела, ни врачи, не умеющие и потому не способные изгнать из тел завладевшие ими болезни. Все: и больные, и их целители стремились достичь свои цели иногда одним лишь долгим пребыванием на «лечении». Последнее чаще всего ограничивалось всё теми же инъекциями витаминов группы Б с глюкозой.
Больные развлекали себя как могли. Когда (примерно часам к 13) лечебный «напряг» спадал, и врачи покидали палаты, чтобы отдаться важнейшему своему военно-медицинскому занятию - политучёбе, многие больные, отобедав, перемещались в холл. Там царили тихие игры. Азарт исключался, он «прятался» по ночным палатам и был преследуем беспощадной старшей сестрой. Шахматно-шашечные баталии в холле были бесконечны. Шум передвигаемых фигурок сливался в сплошной деревянный гул. Народ лечился, культурно развлекаясь.
Отлежав своё, я был выписан. Когда я очутился дома, уже было самое предзимье. Впервые я встречал зимушку без грусти об ушедшем лете, столь круто на сей раз изменившем мою жизнь. Первое время я вновь решал проблему передвижения. Дорога на работу от наледи стала скользкой, а мой путь до остановки к автобусу по неудобьям был долог. В конце концов, я понял, что этот путь стал для меня неодолим и окончательно пересел в такси. Через 2-3 года я уже в лицо знал многих наших таксистов. Выбранный способ перемещения был дорогостоящ и я по этой причине не мог позволить себе каждодневные посещения своей лаборатории.
х х хвторой – представителен и многодецибелен. По ночам Храпун «давал прикурить» всей палате. От могущих рулад стены сотрясались. Пощады не было никому Гостеприимный Петр сначала спасал меня, на ночь помещая в свою каптёрку, затем разом спас всех остальных, переведя Храпуна в какое-то служебное помещение. Палата снова обрела ночной сон.
В качестве лечащего врача у нас всех значился некто Луфт. Если бы врач имел возможность врачевать собственной бодростью и здоровьем, равного ему в клинике не было бы. Когда Луфт являлся в палату вместе со своим оптимизмом и развлекательными байками, всяк начинал верить в возможность своего исцеления. Даже я. Но врач уходил. Вновь наступало «время анальгина с демидролом и витаминов группы Б с глюкозой». Оптимизм отступал.
Эта клиника ВМА была богата и другими примечательными врачами и целителями. Одним из таких был Евгений Иванович Ткаченко, чем-то напоминающий мне чеховских врачей. Он гордился своей принадлежностью к касте военврачей особого, «академического разлива». «У нас, у врачей…» - так часто начинал он .
Немногочисленные знакомые иногда посещали меня в моём недобровольном изгнании. Одним из них был добрый мой приятель и сподвижник в научных начинаниях Трофимыч. Ему были известны печальные последствия моей болезни, но со мной он этого не обсуждал. Как-то он угостил меня сладчайшим азиатским виноградом и последними научными новостями с симпозиума по цАМФ, на который я так старательно собирался, но так не попал. Другим был Евгеньич, с которым я повидался в вестибюле клиники. Он одарил меня золотистыми апельсинами и самыми свежими сплетнями с кафедры биохимии ЛГУ. Мне было всё интересно. Внешний мир всё ещё цепко держал меня в своих объятьях.
Медленно ползли дни моего пребывания в военно-медицинской клинике нервных болезней. Никто никуда не спешил: ни болезни покинуть изнурённые дряхлеющие тела, ни врачи, не умеющие и потому не способные изгнать из тел завладевшие ими болезни. Все: и больные, и их целители стремились достичь свои цели иногда одним лишь долгим пребыванием на «лечении». Последнее чаще всего ограничивалось всё теми же инъекциями витаминов группы Б с глюкозой.
Больные развлекали себя как могли. Когда (примерно часам к 13) лечебный «напряг» спадал, и врачи покидали палаты, чтобы отдаться важнейшему своему военно-медицинскому занятию - политучёбе, многие больные, отобедав, перемещались в холл. Там царили тихие игры. Азарт исключался, он «прятался» по ночным палатам и был преследуем беспощадной старшей сестрой. Шахматно-шашечные баталии в холле были бесконечны. Шум передвигаемых фигурок сливался в сплошной деревянный гул. Народ лечился, культурно развлекаясь.
Отлежав своё, я был выписан. Когда я очутился дома, уже было самое предзимье. Впервые я встречал зимушку без грусти об ушедшем лете, столь круто на сей раз изменившем мою жизнь. Первое время я вновь решал проблему передвижения. Дорога на работу от наледи стала скользкой, а мой путь до остановки к автобусу по неудобьям был долог. В конце концов, я понял, что этот путь стал для меня неодолим и окончательно пересел в такси. Через 2-3 года я уже в лицо знал многих наших таксистов. Выбранный способ перемещения был дорогостоящ и я по этой причине не мог позволить себе каждодневные посещения своей лаборатории.
х х хвторой – представителен и многодецибелен. По ночам Храпун «давал прикурить» всей палате. От могущих рулад стены сотрясались. Пощады не было никому Гостеприимный Петр сначала спасал меня, на ночь помещая в свою каптёрку, затем разом спас всех остальных, переведя Храпуна в какое-то служебное помещение. Палата снова обрела ночной сон.
В качестве лечащего врача у нас всех значился некто Луфт. Если бы врач имел возможность врачевать собственной бодростью и здоровьем, равного ему в клинике не было бы. Когда Луфт являлся в палату вместе со своим оптимизмом и развлекательными байками, всяк начинал верить в возможность своего исцеления. Даже я. Но врач уходил. Вновь наступало «время анальгина с демидролом и витаминов группы Б с глюкозой». Оптимизм отступал.
Эта клиника ВМА была богата и другими примечательными врачами и целителями. Одним из таких был Евгений Иванович Ткаченко, чем-то напоминающий мне чеховских врачей. Он гордился своей принадлежностью к касте военврачей особого, «академического разлива». «У нас, у врачей…» - так часто начинал он .
СТОИТ ЛИ ТАКИМ ЗАЖИВАТЬСЯ?
х х х
Той осенью я убедился в исключительном коварстве своей болезни и бессилии медицины в борьбе с ней. Это была болезнь, от которой никто не вылечивается. Она как приговор без права быть помилованным. Мне ещё крупно повезло, так как достался её мягкий, «вялотекущий» вариант. С таким диагнозом прожить можно долго, но это не радует. Живёшь уже не сам, а за счёт жизни кого-то другого, незаслуженно принявшего на себя тяготы от твоего существования. Это несправедливо. Так стоит ли заживаться?
Я знал, что болезнь, иногда утешающая короткими ремиссиями, неизменно и непрестанно подрывает твоё здоровье с регулярными обострениями. Так случилось и на сей раз. На смену летней ремиссии пришло весеннее обострение. Внезапно мне стало «никуда не дойти» – ни до лаборатории, ни до библиотеки, ни до кафедры. (От мысли посещать на службе столовку или библиотеку я отказался уже давно.) Агрессия болезни чётко ощущалась поутру, когда очевидными становились нарушения походки, становящейся особенно неустойчивой, скособоченной. В тот раз эти нарушения показались мне особенно значительными, и я уступил советам доброхотов подлечиться и «полежать в хорошем месте».
х х х
Той осенью я убедился в исключительном коварстве своей болезни и бессилии медицины в борьбе с ней. Это была болезнь, от которой никто не вылечивается. Она как приговор без права быть помилованным. Мне ещё крупно повезло, так как достался её мягкий, «вялотекущий» вариант. С таким диагнозом прожить можно долго, но это не радует. Живёшь уже не сам, а за счёт жизни кого-то другого, незаслуженно принявшего на себя тяготы от твоего существования. Это несправедливо. Так стоит ли заживаться?
Я знал, что болезнь, иногда утешающая короткими ремиссиями, неизменно и непрестанно подрывает твоё здоровье с регулярными обострениями. Так случилось и на сей раз. На смену летней ремиссии пришло весеннее обострение. Внезапно мне стало «никуда не дойти» – ни до лаборатории, ни до библиотеки, ни до кафедры. (От мысли посещать на службе столовку или библиотеку я отказался уже давно.) Агрессия болезни чётко ощущалась поутру, когда очевидными становились нарушения походки, становящейся особенно неустойчивой, скособоченной. В тот раз эти нарушения показались мне особенно значительными, и я уступил советам доброхотов подлечиться и «полежать в хорошем месте».
,
х х х
Неподалёку от моей «блатной» палаты находился кабинетик помнача. Там порою решались «важнейшие» военно-клинические вопросы. Решались своеобразно. Кабинет был мал: стол, двойка-тройка дубовых стульев и какой-то сундук. Малая вместимость кабинета «автоматом» определяла высокое качество собирающейся там публики. Нередко заседания («консилиумы») заканчивались далеко за полночь.
Служебное рвение собирающихся не имело временных границ. Вспоминается один забавный эпизод. Предметом рассмотрения была судьба солдата. Солдат был невысок и своеобразен. По утрам его рост был 151 см – солдат как солдат, правда, мелковат. Но вечерами от войсковых трудов росточек этого субъекта Х снижался до 148. Это уже не солдатик, а коротыш, каким не место в рядах доблестного воинства.. Задачей высокого консилиума чиновных коллег помнача, собравшихся в 12-00 в его кабинетике, было решить – субъект Х – солдат или не солдат?
К какому решению пришёл высокий консилиум – мне не известно. Только глубокой ночью в коридоре был большой шум, разбудивший даже Храпуна. Это за полночь консилиум расходился. Только поутру уборщица обнаружила тело помнача спавшего сном праведника на том самом кабинетном диванчике, где и ребёнок не уместился бы. Еще обнаружила уборщица море бутылок в прокуренном помещении. Несмотря ни на что офицеры, говорят, приняли правильное, государственное решение, а помнач уже утром был как огурчик.
«Ночная жизнь» в клинике не обязательно была связана с неутомимым «творчеством» помнача. Иногда в её центре оказывался дежурный врач или какой-нибудь иной «диссертант». Частенько тёпленькие компашки собирались во владениях того или иного участника такой нечаянной встречи. Состав чаще всего был «чистый» (врачи и обслуга), но иногда туда допускались и «избранные» пациенты. Неоднократно и я бывал участником таких посиделок, которые разнообразили мои жизненные впечатления и вносили яркие краски в скромное больничное пищевое довольствие.
Устраивал их обычно Пётр. Под его «председательством» собирался пёстрый коллектив. Помимо запозднившихся врачей там бывали и сёстры, и заслуженные «боевые подруги» в возрасте, и парочка-другая из больных. Держались поближе к пищеблоку. «Базовым» был больничный харч, щедро обогащённый тем, чего в советском магазине вовек не увидишь. «Увлажнение» тоже было достойным. Весело проходили ночные часы – за чаркой и шуткой. Любили некоторые пациенты некоторых своих врачей, а те им платили тем же. Под занавес веселья как Командор появлялся Василич, твёрдо знавший, что без глотка не останется.
х х х
Неподалёку от моей «блатной» палаты находился кабинетик помнача. Там порою решались «важнейшие» военно-клинические вопросы. Решались своеобразно. Кабинет был мал: стол, двойка-тройка дубовых стульев и какой-то сундук. Малая вместимость кабинета «автоматом» определяла высокое качество собирающейся там публики. Нередко заседания («консилиумы») заканчивались далеко за полночь.
Служебное рвение собирающихся не имело временных границ. Вспоминается один забавный эпизод. Предметом рассмотрения была судьба солдата. Солдат был невысок и своеобразен. По утрам его рост был 151 см – солдат как солдат, правда, мелковат. Но вечерами от войсковых трудов росточек этого субъекта Х снижался до 148. Это уже не солдатик, а коротыш, каким не место в рядах доблестного воинства.. Задачей высокого консилиума чиновных коллег помнача, собравшихся в 12-00 в его кабинетике, было решить – субъект Х – солдат или не солдат?
К какому решению пришёл высокий консилиум – мне не известно. Только глубокой ночью в коридоре был большой шум, разбудивший даже Храпуна. Это за полночь консилиум расходился. Только поутру уборщица обнаружила тело помнача спавшего сном праведника на том самом кабинетном диванчике, где и ребёнок не уместился бы. Еще обнаружила уборщица море бутылок в прокуренном помещении. Несмотря ни на что офицеры, говорят, приняли правильное, государственное решение, а помнач уже утром был как огурчик.
«Ночная жизнь» в клинике не обязательно была связана с неутомимым «творчеством» помнача. Иногда в её центре оказывался дежурный врач или какой-нибудь иной «диссертант». Частенько тёпленькие компашки собирались во владениях того или иного участника такой нечаянной встречи. Состав чаще всего был «чистый» (врачи и обслуга), но иногда туда допускались и «избранные» пациенты. Неоднократно и я бывал участником таких посиделок, которые разнообразили мои жизненные впечатления и вносили яркие краски в скромное больничное пищевое довольствие.
Устраивал их обычно Пётр. Под его «председательством» собирался пёстрый коллектив. Помимо запозднившихся врачей там бывали и сёстры, и заслуженные «боевые подруги» в возрасте, и парочка-другая из больных. Держались поближе к пищеблоку. «Базовым» был больничный харч, щедро обогащённый тем, чего в советском магазине вовек не увидишь. «Увлажнение» тоже было достойным. Весело проходили ночные часы – за чаркой и шуткой. Любили некоторые пациенты некоторых своих врачей, а те им платили тем же. Под занавес веселья как Командор появлялся Василич, твёрдо знавший, что без глотка не останется.
Re: консультация
х х х
Как всякое медико-людное место клиника была активно посещаемой всеми. Кроме «кандидатов» в больные шли и бывшие больные и их родственники и разные другие человеки. Но не все они не имели необходимый «вес». Вес имели в основном чиновные посетители от начальства. Они в отличие от прочих посетителей непринуждено-решительно проходили в высокие кабинеты.
«Свои» вели себя по разному. Одни, младший персонал (медсёстры и прочая обслуга) в силу своей востребованности и малости окладов были показно независимы. Иногда как провинившаяся собачонка проскальзывали в клинику запоздавшие слушаки или проштрафившиеся адьюнкты-ординаторы.
Гордо несли свои тела остепенённые, штатные эскулапы. Высоко держали голову чиновные старшие и главные. Высшую степень учёной значимости являл собой Трофимыч. Хозяевами клиники чувствовали себя её выпускники: Пчелин, Луфт, Ткаченко и др…
Случался и проходной народец, забегавший в клинику в надежде сорвать случайный успех. Один из таких, некто Л. Кожемякин, забегая, чтобы «засветиться» у Шефа, не забывал и о собственном здоровье. Пробегая мимо постовой сестры, он не упускал возможности «зацепить» с десяток оранжевых поливитаминин. С сестрой он исправно расплачивался дежурным комплементом: «Ты сегодня тянешь на 1000$» Бывали и искатели помоложе типа молодого Аникиенко.
3
Как всякое медико-людное место клиника была активно посещаемой всеми. Кроме «кандидатов» в больные шли и бывшие больные и их родственники и разные другие человеки. Но не все они не имели необходимый «вес». Вес имели в основном чиновные посетители от начальства. Они в отличие от прочих посетителей непринуждено-решительно проходили в высокие кабинеты.
«Свои» вели себя по разному. Одни, младший персонал (медсёстры и прочая обслуга) в силу своей востребованности и малости окладов были показно независимы. Иногда как провинившаяся собачонка проскальзывали в клинику запоздавшие слушаки или проштрафившиеся адьюнкты-ординаторы.
Гордо несли свои тела остепенённые, штатные эскулапы. Высоко держали голову чиновные старшие и главные. Высшую степень учёной значимости являл собой Трофимыч. Хозяевами клиники чувствовали себя её выпускники: Пчелин, Луфт, Ткаченко и др…
Случался и проходной народец, забегавший в клинику в надежде сорвать случайный успех. Один из таких, некто Л. Кожемякин, забегая, чтобы «засветиться» у Шефа, не забывал и о собственном здоровье. Пробегая мимо постовой сестры, он не упускал возможности «зацепить» с десяток оранжевых поливитаминин. С сестрой он исправно расплачивался дежурным комплементом: «Ты сегодня тянешь на 1000$» Бывали и искатели помоложе типа молодого Аникиенко.
3
-
Доктор Качесов
- Консультант
- Сообщения: 3005
- Зарегистрирован: Вт 01.11.2005 6:18
- Откуда: г. Москва
нус, продолжим пока ещё живыс!
Менее чем за год я побывал в нескольких клиниках: одной от МО и двух от ВМА. Десятки осмотров, сотни инъекции и прочее. И каков результат? А никакого. Нездоровье не ушло. Эффект лечения был не терапевтический, а морально-психологический. Я понял, что влип, причём влип капитально. Даже перспективы остаток жизни «работать на лекарства»- не было. Лекарств от недуга не существовало. Для всей мировой медицины РС был как «терра инкогнита». Надеяться было не на что. Все видящую компьютерную томографию тогда ещё не изобрели, а эффективно бороться с виновником недуга - «неправильным» иммунитетом и сегодня толком не умеют. Мне оставалось надеяться только на спасительные ремиссии и на то, что угасание функций организма не будет стремительным
Полученный негативный «клинический опыт» и физиологические знания уберегли меня от пустых надежд, поиска несуществующих лекарств и способов, дорогостоящих поездок на далёкие курорты. Я понял, что мне предстоит заканчивать жизнь в том качестве, которым меня удостоила судьба.
В последующие годы, спустя лет 20-25 я по состоянию оказывался на короткие сроки в клинике. Обычно внезапно подпрыгивало до 200 мм верхнее давление, поднималась до 40 температура, трещала голова. В итоге меня госпитализировали. Всякий раз я оказывался в городской больнице 32, что на Лазаретном. Для больного это – хорошее, чистое место, где и лечат, и кормят. Искусство врачей и капельницы быстро сделали своё дело и я уже на 3-ий день запросился домой. Суровый врач, зав отделения торопиться не стал, а «промариновал» меня в больничке ещё недельку. Но я- то знал, моя болезнь не излечима.
х х х
Менее чем за год я побывал в нескольких клиниках: одной от МО и двух от ВМА. Десятки осмотров, сотни инъекции и прочее. И каков результат? А никакого. Нездоровье не ушло. Эффект лечения был не терапевтический, а морально-психологический. Я понял, что влип, причём влип капитально. Даже перспективы остаток жизни «работать на лекарства»- не было. Лекарств от недуга не существовало. Для всей мировой медицины РС был как «терра инкогнита». Надеяться было не на что. Все видящую компьютерную томографию тогда ещё не изобрели, а эффективно бороться с виновником недуга - «неправильным» иммунитетом и сегодня толком не умеют. Мне оставалось надеяться только на спасительные ремиссии и на то, что угасание функций организма не будет стремительным
Полученный негативный «клинический опыт» и физиологические знания уберегли меня от пустых надежд, поиска несуществующих лекарств и способов, дорогостоящих поездок на далёкие курорты. Я понял, что мне предстоит заканчивать жизнь в том качестве, которым меня удостоила судьба.
В последующие годы, спустя лет 20-25 я по состоянию оказывался на короткие сроки в клинике. Обычно внезапно подпрыгивало до 200 мм верхнее давление, поднималась до 40 температура, трещала голова. В итоге меня госпитализировали. Всякий раз я оказывался в городской больнице 32, что на Лазаретном. Для больного это – хорошее, чистое место, где и лечат, и кормят. Искусство врачей и капельницы быстро сделали своё дело и я уже на 3-ий день запросился домой. Суровый врач, зав отделения торопиться не стал, а «промариновал» меня в больничке ещё недельку. Но я- то знал, моя болезнь не излечима.
х х х
Re: консультация
х х х
Тогда, в 1979 склероз отступил, но отступил временно. Он поставил на мне «каинову печать» безнадёжности. Уже утратили былую крепость мышцы, осталась в прошлом острота зрения, уже невозможно стало пройти по поребрику, перепрыгнуть через лужу. И сам ты уже совсем другой, хотя со стороны этого ещё почти не видно. Поэтому и радоваться мне в постклинический период было фактически нечему. Просто злая болезнь начала свою обманную игру со своей жертвой, эту самую игру в обострение-ремиссию.
РС – коварная штука, жестокая болезнь. Некоторые специалисты-медики считают, что в цепочке опасных и наиболее распространённых болезней человечества её место - где-то между раком и спидом. Болезнь окружена странными фактами своего появления и течения. Так, по статистике ею чаще всего заболевают родившиеся в мае (я - майский) и в странах с умеренным климатом. Говорят, что для достижения уверенной ремиссии иногда полезным является смена места проживания, например, переезд в ЮАР.
Много ещё всякого говорят настырные, но малосведущие, необразованные люди о РС. Но больные и их целители должны знать и немного, и много. Первые должны знать, что их болезнь – неизлечима, а лекарств – не существует, чтобы там не говорили различные прохиндеи. Они должны знать, что в их силах только одно – не провоцировать обострения.
Невропатологи и другие целители пока только могут (и должны) понимать характер и особенности течения этой коварной болезни. РС – аутоиммунное заболевание (болезнь «взбесившегося» иммунитета, когда свои иммуноциты начинают атаковать другие клетки своего организма). При РС мишенью такой атаки служат клетки нервной системы в их самой важной части, в области их миелиновых оболочек. «Взбесившиеся» и энергичные иммуноциты своей разрушительной работой как бы «сдирают» с нервных клеток и волокон изолирующую миелиновую оболочку.
Последствия такой массированной атаки на организм больного - плачевны. Лишённые изоляции нервные элементы головного и спинного мозга перестают правильно работать, так как нервные импульсы больше не проходят целенаправленно и регуляция любых процессов в организме оказывается нарушенной.
х х х , процесс ремиссии можно представить как задействование скрытых ресурсов нервной системы организма. Вместо выведенного из строя участка мозга возникает новый, его дублирующий локус (своеобразная нервная коллатераль). Постепенного правильная работа мозга частично восстанавливается. Но такое состояние только кажущееся,
Тогда, в 1979 склероз отступил, но отступил временно. Он поставил на мне «каинову печать» безнадёжности. Уже утратили былую крепость мышцы, осталась в прошлом острота зрения, уже невозможно стало пройти по поребрику, перепрыгнуть через лужу. И сам ты уже совсем другой, хотя со стороны этого ещё почти не видно. Поэтому и радоваться мне в постклинический период было фактически нечему. Просто злая болезнь начала свою обманную игру со своей жертвой, эту самую игру в обострение-ремиссию.
РС – коварная штука, жестокая болезнь. Некоторые специалисты-медики считают, что в цепочке опасных и наиболее распространённых болезней человечества её место - где-то между раком и спидом. Болезнь окружена странными фактами своего появления и течения. Так, по статистике ею чаще всего заболевают родившиеся в мае (я - майский) и в странах с умеренным климатом. Говорят, что для достижения уверенной ремиссии иногда полезным является смена места проживания, например, переезд в ЮАР.
Много ещё всякого говорят настырные, но малосведущие, необразованные люди о РС. Но больные и их целители должны знать и немного, и много. Первые должны знать, что их болезнь – неизлечима, а лекарств – не существует, чтобы там не говорили различные прохиндеи. Они должны знать, что в их силах только одно – не провоцировать обострения.
Невропатологи и другие целители пока только могут (и должны) понимать характер и особенности течения этой коварной болезни. РС – аутоиммунное заболевание (болезнь «взбесившегося» иммунитета, когда свои иммуноциты начинают атаковать другие клетки своего организма). При РС мишенью такой атаки служат клетки нервной системы в их самой важной части, в области их миелиновых оболочек. «Взбесившиеся» и энергичные иммуноциты своей разрушительной работой как бы «сдирают» с нервных клеток и волокон изолирующую миелиновую оболочку.
Последствия такой массированной атаки на организм больного - плачевны. Лишённые изоляции нервные элементы головного и спинного мозга перестают правильно работать, так как нервные импульсы больше не проходят целенаправленно и регуляция любых процессов в организме оказывается нарушенной.
х х х , процесс ремиссии можно представить как задействование скрытых ресурсов нервной системы организма. Вместо выведенного из строя участка мозга возникает новый, его дублирующий локус (своеобразная нервная коллатераль). Постепенного правильная работа мозга частично восстанавливается. Но такое состояние только кажущееся,
КУДА НЕ КИНЬ - ВЕЗДЕ КЛИН
Фантазируя, процесс ремиссии можно представить как задействование скрытых ресурсов нервной системы организма. Вместо выведенного из строя участка мозга возникает новый, его дублирующий локус (своеобразная нервная коллатераль). Постепенного правильная работа мозга частично восстанавливается. Но такое состояние только кажущееся, это - временное благополучие. «Взбесившиеся» иммуноциты, нанесшие свой страшный удар, никуда не делись и не исчезли. Они просто «затаились» в ожидании удачного момента для возобновления атаки.
х х х
Фантазируя, процесс ремиссии можно представить как задействование скрытых ресурсов нервной системы организма. Вместо выведенного из строя участка мозга возникает новый, его дублирующий локус (своеобразная нервная коллатераль). Постепенного правильная работа мозга частично восстанавливается. Но такое состояние только кажущееся, это - временное благополучие. «Взбесившиеся» иммуноциты, нанесшие свой страшный удар, никуда не делись и не исчезли. Они просто «затаились» в ожидании удачного момента для возобновления атаки.
х х х
Задумаемся над необычным: разве удача в несчастье не есть счастье? Стоит только вспомнить о печальной судьбе моих «одноболезников»: Н. Островского, писателя и слепого паралитика или В. Мигулю, певца и мученика. А сколько тех, кто был долго мужественно активным, но досрочно покинул этот мир? Среди них и наша Верочка Кленникова, и Семён Позин.
Мне же повезло, я до сих пор «чирикаю» и протянул: целых 30 лет как человек с ограниченными возможностями (из них - 12 лет как «обычный» трудящийся, и ещё столько же как домашний сиделец, и ещё 5 лет как исключительно «внутрикомнатный обитатель.
Мне же повезло, я до сих пор «чирикаю» и протянул: целых 30 лет как человек с ограниченными возможностями (из них - 12 лет как «обычный» трудящийся, и ещё столько же как домашний сиделец, и ещё 5 лет как исключительно «внутрикомнатный обитатель.
А ВОТ , ГОСПОДА, ЕЩЁ ОПУС.
Неслышная поступь зверя
Только на склоне своих лет наш друг (назову его так) понял, что вся его жизнь прошла под знаком борьбы со «зверем» – своей жестокой и беспощадной немощью. Болезнь, уверенная в своей конечной победе, вначале дала ему возможность недолго пожить здоровой, ничем не омраченной жизнью. Да, это был щедрый подарок затаившегося «зверя». Детские годы и взросление нашего друга прошли легко и счастливо. Они навсегда снабдили его неиссякаемым запасом жизненной силы, жизнелюбия и веры в свою счастливую звезду.
Случилось так, что к концу второго десятилетия жизни он успел познать многие радости мира. Главным было недолгое житие на берегу замечательной среднерусской реки Вятки, что неспешно текла среди сказочных лесов и выпасных лугов, Детская дружба с ватажкой погодков-сверстников и жизнь в среде любящих родственников – вот содержание того чистого мира, не замутненного ни людской ложью, ни пороками режима. Пленительная музыка тех лет всю жизнь сопровождала его, помогая «сохранять лицо» в самых безнадёжных ситуациях.
Все эти годы «зверь» почти ничем не обнаруживал своего присутствия. Только в детских играх, а затем и в юношеском спорте ему никогда не удавалось стать лидером в спорте. Максимум, что ему доверяли приятели это «постоять на воротах». Но когда прошли безмятежные школьные годы и наступили неизбежная и волнительная встреча с жестким миром взрослых, «зверь» незаметно зашевелился. Очевидных, заметных стороннему наблюдателю признаков присутствия болезни пока ещё не было. Пройдёт ещё лет 15 – 20, когда они станут видимы окружающим. А пока незримые движения «зверя» ощущал только он сам.
Однажды, перемещаясь куда-то в переполненном питерском трамвае, он как ни старался так и не смог на ощупь найти в своём кармане монетки нужного достоинства для оплаты проезда. Дело было в том, что его пальцы уже стали терять былую тактильную чувствительность. Он уже был больше способен вслепую отличить даже алтын от пятака. Были и другие тревожные признаки болезни, сильно беспокоящие его. То была частичная, но уже легко им ощущаемая частичная утрата чувствительности всей правой половины тела.
Окончательно озадачил его случай, произошедший с ним во время одной загородной поездки с компанией друзей. По ходу дела надо было по доске перейти через небольшую лужу. И если все спутники с лёгкостью одолели это препятствие, наш герой как ни старался, так и не смог одолеть это препятствие. С трудом добравшись до середины доски, он неуклюже продолжил путь по воде. Это уже был симптом серьёзного нервного заболевания.
Все эти мелкие телесные неприятности побудили 23-летнего юношу обратиться к неврологу. Со своими вопросами он обратился к врачу в популярную в те годы хозрасчётную (платную) поликлинику, что была на Большом пр. П.С. Заведение часто использовали военврачи из ВМА, чтобы зашибить дополнительную копейку, пользуя домохозяек, пенсионеров и прочую публику. Так он стал пациентом профессора из ВМА, доктора Коровина.
Поперву врач, ловко помахивая и постукивая своим молоточком, произвёл над обнажённым телом пациента все необходимые манипуляции. Но, увы, ни к каким определённым выводам он так и не пришёл. Организм больного твёрдо хранил тайну своего заболевания. Раздосадованый «светила неврологии», ущемлённый своей неспособностью решить казалось бы простую задачу, во искупление своего неумения предложил пациенту залечь к нему в клинику «для уточнения диагноза». Но пройдёт ещё более 10 лет до того дня, когда ему будет поставлен правильный диагноз.
А пока наш герой продолжал жить как ни в чём не бывало, чередуя упорную учёбу в ВУЗе с увлекательными поездками по стране. Иногда ему всё-таки и по разным поводам приходилось обращаться к ведомственным врачам в «поликлинику учёных ЛГУ». Так однажды ему выпал шанс «оторвать» в месткоме «горящую путёвку» в нервный санатории. Он обратился в «учёную поликлинику» за медсправкой. Но тамошние дамы-невропатологи как ни стучали своими молоточками диагностировать . клиента не смогли. Позвали спеца-«варяга».
Им оказался немолодой невролог из ВМА, по виду дремучий дедок – лысый, с густейшими (брежневскими) бровями. Небрежно помахав молоточком и не мудрствуя лукаво, заезжий корифей вдруг безаппеляционно изрёк, «Голубушки, полюбуйтесь - перед вами симулянт!».
После этого события наш герой зарёкся посещать это место. Только после того, как живущий в нём «зверь» повёл себя агрессивнее, он снова подумал о лечении. Все эти годы он вёл активнейшую, напряжённейшую жизнь. Каких усилий стоили, например, вахтовая жизнь на два города , Москву и Питер, или успешное движение вперёд к «сияющим научным вершинам», или жизнь в столице качестве «углового постояльца», или 12-14 часовой рабочий день.
Бремя жизни научного первопроходца забирали все силы. Это оно травило «зверя». В результате такой «неорганизованной» жизни незримые симптомы его загадочной болезни определённо обострялись. Неприятнее всего было ослабление зрения. Хотя необходимости иметь очки у него ещё не было, зрение определённо садилось. Он уже не мог свободно ориентироваться даже в полумраке
.
Среди его приятелей был один, который неплохо знал неврологию. Это был молодой врач-нервопатолог Владимир Мищенко. Именно он первым высказал предположение о природе таинственного заболевания: «Батенька, да у тебя уж не рассеянный ли склероз?».
Когда наш герой познал, что такая болезнь – не мелочь и что ждёт такого больного, волосы сами зашевелились у него на голове. Он понял: прощай смелые, честолюбивые мечты, прощай круг друзей и «землепроходческие планы». «Да ты не расстраивайся. Разве каждый не приходит в этот мир, чтобы чуток пожив, покинуть его? Вся задача в том, чтобы продуктивно и с пользой для себя и мира отбыть отведённый Господом срок.» - успокаивал его доктор.
Но наш друг решительно отверг злой диагноз. Он никак не мог согласиться с такой злой, несправедливой судьбой. Тропинка сомнения привела его к очередному эскулапу, известному неврологу из ВМА, специализирующегося на лечении больных с РС. То был доктору Зинченко. И этот врач потратил много времени на обстукивание и обкалывание тела своего пациента, и этот «спец» не смог придти к положительному заключению. «Склероза нет!» - уверенно сказал авторитет. «Значит жизнь продолжается, значит жить буду по полной, значит долой все эти предписания и ограничения» - радовался наш герой. И работа закипела с утроенной силой: возникали новые научные направления, росла и крепла лаборатория, появлялись ученики и последователи, зашелестели диссертации и книги.
Верхом его научного рвения явилось желание защититься от завистливых коллег и недоброжелательного начальства научным сертификатом (дипломом ДД). Это была архитрудная задача, на решение которой обычно уходит жизнь и лишь немногие могли решить её только на склоне лет. Но наш герой, не обойдённый ни талантами, ни знаниями уже успел «словить кураж». Не прошло и трёх лет (фантастически короткий срок) как запланированная работа была сделана и научный фолиант («кирпич») написан.
Впереди был мучительный путь преодоления отчаянной «любви» коллег к выбившемуся из общего строя «скоростнику». И отвергнув его труды, «благожелательные» коллеги не сплоховали и почти уничтожили молодого учёного. «Народ не понял» - заявила завкафедрой, изумительная во всех отношениях (кроме научного) женщина. Только у коллег в столице наш друг сумел найти и понимание, и признание, и защиту.
А «зверь» тем временем никуда и не думал деваться. В то «стрёмное» время он вёл себя скромно, не беспокоя «хозяина» очевидными атаками и ограничиваясь мелкими пакостями. Возможно, он готовился к решительному и последнему броску. А наш друг, успокоенный доктором Зинченко, тем временем вёл себя крайне легкомысленно и беззаботно. Он был убеждён, что лёдяной душ по утрам и двойная доза витаминов группы Б волне достаточны для сохранения здоровья. Нередкие случаи плохого самочувствия он приписывал своей усталости на работе или наследственной ипохондрии. А всё, что не укладывалось в эту формулу, приятели объясняли просто. Прискорбное Так, наш «великий диагност» Лёня Кожемякин успокаивал его, приписывая все немощи одному лишь заболеванию – грыже Шнорля.
2
Неслышная поступь зверя
Только на склоне своих лет наш друг (назову его так) понял, что вся его жизнь прошла под знаком борьбы со «зверем» – своей жестокой и беспощадной немощью. Болезнь, уверенная в своей конечной победе, вначале дала ему возможность недолго пожить здоровой, ничем не омраченной жизнью. Да, это был щедрый подарок затаившегося «зверя». Детские годы и взросление нашего друга прошли легко и счастливо. Они навсегда снабдили его неиссякаемым запасом жизненной силы, жизнелюбия и веры в свою счастливую звезду.
Случилось так, что к концу второго десятилетия жизни он успел познать многие радости мира. Главным было недолгое житие на берегу замечательной среднерусской реки Вятки, что неспешно текла среди сказочных лесов и выпасных лугов, Детская дружба с ватажкой погодков-сверстников и жизнь в среде любящих родственников – вот содержание того чистого мира, не замутненного ни людской ложью, ни пороками режима. Пленительная музыка тех лет всю жизнь сопровождала его, помогая «сохранять лицо» в самых безнадёжных ситуациях.
Все эти годы «зверь» почти ничем не обнаруживал своего присутствия. Только в детских играх, а затем и в юношеском спорте ему никогда не удавалось стать лидером в спорте. Максимум, что ему доверяли приятели это «постоять на воротах». Но когда прошли безмятежные школьные годы и наступили неизбежная и волнительная встреча с жестким миром взрослых, «зверь» незаметно зашевелился. Очевидных, заметных стороннему наблюдателю признаков присутствия болезни пока ещё не было. Пройдёт ещё лет 15 – 20, когда они станут видимы окружающим. А пока незримые движения «зверя» ощущал только он сам.
Однажды, перемещаясь куда-то в переполненном питерском трамвае, он как ни старался так и не смог на ощупь найти в своём кармане монетки нужного достоинства для оплаты проезда. Дело было в том, что его пальцы уже стали терять былую тактильную чувствительность. Он уже был больше способен вслепую отличить даже алтын от пятака. Были и другие тревожные признаки болезни, сильно беспокоящие его. То была частичная, но уже легко им ощущаемая частичная утрата чувствительности всей правой половины тела.
Окончательно озадачил его случай, произошедший с ним во время одной загородной поездки с компанией друзей. По ходу дела надо было по доске перейти через небольшую лужу. И если все спутники с лёгкостью одолели это препятствие, наш герой как ни старался, так и не смог одолеть это препятствие. С трудом добравшись до середины доски, он неуклюже продолжил путь по воде. Это уже был симптом серьёзного нервного заболевания.
Все эти мелкие телесные неприятности побудили 23-летнего юношу обратиться к неврологу. Со своими вопросами он обратился к врачу в популярную в те годы хозрасчётную (платную) поликлинику, что была на Большом пр. П.С. Заведение часто использовали военврачи из ВМА, чтобы зашибить дополнительную копейку, пользуя домохозяек, пенсионеров и прочую публику. Так он стал пациентом профессора из ВМА, доктора Коровина.
Поперву врач, ловко помахивая и постукивая своим молоточком, произвёл над обнажённым телом пациента все необходимые манипуляции. Но, увы, ни к каким определённым выводам он так и не пришёл. Организм больного твёрдо хранил тайну своего заболевания. Раздосадованый «светила неврологии», ущемлённый своей неспособностью решить казалось бы простую задачу, во искупление своего неумения предложил пациенту залечь к нему в клинику «для уточнения диагноза». Но пройдёт ещё более 10 лет до того дня, когда ему будет поставлен правильный диагноз.
А пока наш герой продолжал жить как ни в чём не бывало, чередуя упорную учёбу в ВУЗе с увлекательными поездками по стране. Иногда ему всё-таки и по разным поводам приходилось обращаться к ведомственным врачам в «поликлинику учёных ЛГУ». Так однажды ему выпал шанс «оторвать» в месткоме «горящую путёвку» в нервный санатории. Он обратился в «учёную поликлинику» за медсправкой. Но тамошние дамы-невропатологи как ни стучали своими молоточками диагностировать . клиента не смогли. Позвали спеца-«варяга».
Им оказался немолодой невролог из ВМА, по виду дремучий дедок – лысый, с густейшими (брежневскими) бровями. Небрежно помахав молоточком и не мудрствуя лукаво, заезжий корифей вдруг безаппеляционно изрёк, «Голубушки, полюбуйтесь - перед вами симулянт!».
После этого события наш герой зарёкся посещать это место. Только после того, как живущий в нём «зверь» повёл себя агрессивнее, он снова подумал о лечении. Все эти годы он вёл активнейшую, напряжённейшую жизнь. Каких усилий стоили, например, вахтовая жизнь на два города , Москву и Питер, или успешное движение вперёд к «сияющим научным вершинам», или жизнь в столице качестве «углового постояльца», или 12-14 часовой рабочий день.
Бремя жизни научного первопроходца забирали все силы. Это оно травило «зверя». В результате такой «неорганизованной» жизни незримые симптомы его загадочной болезни определённо обострялись. Неприятнее всего было ослабление зрения. Хотя необходимости иметь очки у него ещё не было, зрение определённо садилось. Он уже не мог свободно ориентироваться даже в полумраке
.
Среди его приятелей был один, который неплохо знал неврологию. Это был молодой врач-нервопатолог Владимир Мищенко. Именно он первым высказал предположение о природе таинственного заболевания: «Батенька, да у тебя уж не рассеянный ли склероз?».
Когда наш герой познал, что такая болезнь – не мелочь и что ждёт такого больного, волосы сами зашевелились у него на голове. Он понял: прощай смелые, честолюбивые мечты, прощай круг друзей и «землепроходческие планы». «Да ты не расстраивайся. Разве каждый не приходит в этот мир, чтобы чуток пожив, покинуть его? Вся задача в том, чтобы продуктивно и с пользой для себя и мира отбыть отведённый Господом срок.» - успокаивал его доктор.
Но наш друг решительно отверг злой диагноз. Он никак не мог согласиться с такой злой, несправедливой судьбой. Тропинка сомнения привела его к очередному эскулапу, известному неврологу из ВМА, специализирующегося на лечении больных с РС. То был доктору Зинченко. И этот врач потратил много времени на обстукивание и обкалывание тела своего пациента, и этот «спец» не смог придти к положительному заключению. «Склероза нет!» - уверенно сказал авторитет. «Значит жизнь продолжается, значит жить буду по полной, значит долой все эти предписания и ограничения» - радовался наш герой. И работа закипела с утроенной силой: возникали новые научные направления, росла и крепла лаборатория, появлялись ученики и последователи, зашелестели диссертации и книги.
Верхом его научного рвения явилось желание защититься от завистливых коллег и недоброжелательного начальства научным сертификатом (дипломом ДД). Это была архитрудная задача, на решение которой обычно уходит жизнь и лишь немногие могли решить её только на склоне лет. Но наш герой, не обойдённый ни талантами, ни знаниями уже успел «словить кураж». Не прошло и трёх лет (фантастически короткий срок) как запланированная работа была сделана и научный фолиант («кирпич») написан.
Впереди был мучительный путь преодоления отчаянной «любви» коллег к выбившемуся из общего строя «скоростнику». И отвергнув его труды, «благожелательные» коллеги не сплоховали и почти уничтожили молодого учёного. «Народ не понял» - заявила завкафедрой, изумительная во всех отношениях (кроме научного) женщина. Только у коллег в столице наш друг сумел найти и понимание, и признание, и защиту.
А «зверь» тем временем никуда и не думал деваться. В то «стрёмное» время он вёл себя скромно, не беспокоя «хозяина» очевидными атаками и ограничиваясь мелкими пакостями. Возможно, он готовился к решительному и последнему броску. А наш друг, успокоенный доктором Зинченко, тем временем вёл себя крайне легкомысленно и беззаботно. Он был убеждён, что лёдяной душ по утрам и двойная доза витаминов группы Б волне достаточны для сохранения здоровья. Нередкие случаи плохого самочувствия он приписывал своей усталости на работе или наследственной ипохондрии. А всё, что не укладывалось в эту формулу, приятели объясняли просто. Прискорбное Так, наш «великий диагност» Лёня Кожемякин успокаивал его, приписывая все немощи одному лишь заболеванию – грыже Шнорля.
2
Re: консультация
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВАРИАНТ ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ
2
Критическим моментом в его жизни стало совпадение в мае 1978 года двух разнозначных событий: победы на научной ниве («кровавая» защита ДД) и рождение сына. Всё было бы замечательно, если бы не одно прискорбное событие: звуки победных литавр разбудили «зверя». Он неожиданно прыгнул на свою жертву. Физическое состояние и жизнь нашего друга радикально переменились. Возник озноб, разболелась голова, засаднило спину, дико мёрзли ноги, тело потеряло чувствительность. Когда он утром встал с постели, то сразу понял, что «капитально» влип в болезнь. Поражённое ею тело не желало подчиняться, ноги стали «как не его», лёгкая походка исказилась до неузнаваемости. Он сразу же вызвав такси и поехал в свою «учёную поликлинику», где сразу же попал на приём к тёткам-неврологам, Это оказались те самые врачихи, кто недавно вместе со старым хрычом записали его в «нервные симулянты». Помахав перед носом и обстукав неожиданного клиента своими молоточками тётки, так и не припомнили его. Одна из них с ужасом провозгласила: «Молодой человек, какой ужас, у вас же порез! Срочно в больницу! Скорую вызвать?». Наш друг отказался, так как ещё больше болезни боялся бесплатных услуг тогдашнего Минздрава.
Пройдёт ещё несколько дней перед тем как его хороший знакомый, доктор Пётр Пирумов, определит его на лечение в военный 442 госпиталь, что находился в большом старинном здании в центре города на Суворовском проспекте. Это было как раз то действие, в котором тогда наш друг нуждался больше всего – в покое, чтобы перевести мятежный дух, и во времени, чтобы зализать душевные раны. Начиналась совсем другая жизнь. Первую неделю его никто не трогал. Всеми забытый и будучи в прострации наш друг тихо и недвижно лежал на своей кровати. Находясь в огромной солдатской палате нервного отделения, он потихоньку«вживался в новый образ», В его ногах как домашний котёнок уютно лежал готовый к новому броску «зверь». С этих пор они, «зверь» и его несчастная жертва, всегда будут находиться в опасной близости.
Только после того, как прошло несколько дней такого лежания наш друг постепенно начал приходить в себя. Он узнал, где находится кабинет процедурной сестры, общая столовая и страшный общий туалет. Для облегчения передвижения он нуждался в костыле, но свободного костыля для него в отделении не нашлось. Зато нашлась добрая душа – выздоравливающий сержант-старослужащий. Добряк подарил ему свою помощницу - крепкую сучковатую палку.
Первая встреча с начальником нервной клиники, моложавым полковником из западной группы войск, тов. Скорым обескуражила. Небрежно помахав перед носом больного молоточком, полковник ни с того ни с сего игриво спросил: «Ну что, любезный, диссертация переехала?”. Когда наш друг спросил Скорого о диагнозе и программе лечения, полковник ничего вразумительного кроме рассуждений о пользе витаминов группы Б с анальгином и демидролом ничего предложить не мог. Под конец беседы Скорый пообещал в знак особого своего расположения лично удостоить его СМП , спинно -мозговой пункцией.
Последующее пребывание в нервной клинике ничем примечательным отмечено не было, если не считать этой важной встречи с опытным врачём, немолодой женщиной-невропатологом. Ещё никто столь тщатательно не обследовал его несчастное тело, никто так подробно не расспрашивал о появлении первых признаков болезни. После того, как эта работа была закончена, врачиха твёрдо и определённо сказала: «Я полагаю, что у вас очень опасное заболевание – рассеянный склероз. Очень вам очувствую.» В ходе дальней беседы с этим врачом наш друг узнал много важного, полезного и печального о своём заболевании, считающегося неизлечимым. «Всё может очень быстро – даю 3 – 4 года - кончиться, хотя бывают и вялотекущие формы заболевания. Я рекомендую бросить работу и выйти на инвалидность.».
После этой беседы наш друг много дней и ночей потратил на то, чтобы свыкнуться с этим диагнозом и с новой жизненной ситуацией. Вспомнился и правильный вердикт В.Мищенко, и глупое блеяние «спецов» и «светил от неврологии». Всё говорило за то, что неизлечимо больному и хромому калеке следовало бы оставить мир здоровых людей и тихо «вписаться» в круг тяжёлых инвалидов, принять их специфический образ жизни. Но именно возможность такого существования наш друг категорически и полностью исключал. Он решил: чтобы ни случилось держаться до последнего, сохранять в неизменности образ мышления и манеру поведения. С тез пор прошло более 30-ти лет, он всё ещё жив и остаётся верным выбранному курсу.
День шёл за днём, неделя - за неделей и нарушенные функции организма частично восстанавливались. И если ноги продолжали быть «деревянными», сам он уже научился с помощь перил и палочки одолевать разные препятствия и лестницы. Настоящим «полигоном здоровья» стал больничный двор-сквер, где наш друг неустанно «накручивал» многие пешеходные круги по маршруту «госпиталь – морг - госпиталь». Стояло жаркое лето. Свежий, чистый воздух, достаточное питание и крепкий сон делали своё дело. Лечило время.
В то время по-видимому «зверь» слегка ослабил свою хватку.
В полный рост все проблемы встали перед ним, когда наш друг вернулся домой, «на круги своя». Здесь он мгновенно забыл, где был и откуда с таким трудом вырвался. Всё с ним произошедшее он счёл дурным сном, который следует поскорее забыть. Ещё бы - ведь впереди нетерпеливо маячили разные проблемы: создание новой лаборатории на Васильевском (10 линия), важные симпозиальные доклады в Минске, и поездка в Ташкент. Ко всему этому надо было готовиться. Он начал с ташкентского доклада по новой, никем до тех пор не поднятой проблеме. Для этого потребовалось «перешерстить» кучу иностранной литературы, прочитать сотни статей, провести без сна множество длинных осенних ночей.
В лихорадке поиска истины наш друг совсем забыл о своём невольном побратиме, злобном и мстительном «звере», Последний счёл уместным чувствительным образом напомнить хозяину о своём существовании. Может быть по причине крайнего книжного переутомления но однажды утром наш друг с тревогой ощутил, что правым глазом почти ничего не видит, да и левый смотрит как-то не так. «Неужели слепну» - с ужасом подумал он. Вылезти из этой беды ему помог другой его приятель, доктор В. Ивашкин, пристроивший его на излечение в знаменитую глазную клинику доктора Волкова. Там трудились настоящие специалисты, сумевшие за пару недель восстановить испорченное зрение. И на этом этапе мстительный «зверь» был посрамлён. Пока посрамлён.
Добросовестные глазные врачи в своём усердии пошли однако дальше и перевели нашего друга для дальнейшего лечения в другую (тоже в системе ВМА) клинику – клинику нервных болезней. В этой лечебнице работали совсем другие люди: неспешные, подозрительно-наблюдательные, не привычные к быстрым лечебным успехам. Они как бы отражали собой медленный и застойный характер течения тяжёлых нервных болезней (инсультов и параличей), излечением которых и занимались.
Лечением нашего друга занялся один из таких – капитан Бабак. Это был врач-«новатор», заменивший традиционные «анальгин с димедролом» усиленной стероидной гормонотерапией. Блестящим результатом такого воздействия стало общее «здоровение» (увеличение веса тела) пациента и восстановление многих моторных функций до такой степени, что заезжие неврологи не находили у нашего друга почти никаких отклонений от нормы. Всё вроде бы шло отлично. Вздремнувший было «зверь» загадочно и многообещающе улыбался.
Когда наш друг покидал клинику, было уже глубокое предзимье. Но на работе коллеги встретили его весьма прохладно. В глазах начальства, так и не признавшего его научных успехов, светился недоуменный вопрос: «А был ли мальчик?». Да, здесь его никто не ждал и не желал считаться ни с его успехами и ни с его нездоровьем. Было ясно, что здесь он никому не нужен. Он был вынужден взяться за организацию «своего дела», т.е. создание своей лаборатории.
3
Досадно было, что даже длительное пребывание в клиниках не устранило двух наиболее досадных последствий болезни: быстрой утомляемости при ходьбе (запас хода 100-150 м) и темнобоязни. Всё это сильно ограничивало его при любых перемещениях. Неловко и неудобно было брать такси для одоления расстояния метров в 300 – 400. Пройти 1000-метровый университетский коридор можно было только за 2-3 захода. Особенно трудно стало бывать в командировках, чреватых различными неожиданностями, Приходилось прихватывать с собой какого-нибудь сотрудника или студента. Но всё это (командировки, симпозиумы и съезды) в научной жизни – события необходимые и нужные учёному, чтобы не «выпасть из общей обоймы». А «зверь» терпеливо ждал момента, чтобы повторить свой смертельный бросок.
Шло время. За напряжённой работой наш друг постепенно начинал забывать то, что произошло с ним минувшим летом и осенью. Симптомы болезни если не исчезли, то в значительной степени смягчились. Лишь иногда в результате простуды или гриппа болезнь остро напоминала о себе. В этих случаях на помощь приходили врачи из клиники госпитальной терапии ВМА, руководимой тогда проф. Г. И. Дорофеевым. Ему пришлось побывать там не один раз. С каждым обострением болезни от его здоровья невосполнимо терялось что-то важное. Никогда он не возвращался из приступа болезни таким же каким входил в него. Каждый раз что-то было потеряно, необратимо утрачено.
Через несколько лет наш друг оказался в странном состоянии: «ни больной – ни здоровый». Без труда он мог заниматься только одним – научной работой, чему отныне фактически отдавалось всё «здоровое время».
Образ жизни нашего друга отныне стал весьма своеобразным. Он сводился почти исключительно к поездкам на таксомоторе по маршруту «дом – лаборатория - дом». Поступать так было не просто и не дёшево, но в 80-годы, когда в России наука ещё была в чести, такое было возможно. Его путь к месту службы часто можно было уподобить «восхождению на Голгофу». Преодоление обледеневших пространств или крутых лестниц было мучительно.
Но всё это искупалось радостями творческой работы. В лаборатории его ждали ученики и коллеги, новые проекты, рождающиеся изобретения и сенсационные результаты – всё то, что он считал настоящей жизнью и ради чего только и следовало жить.. Так между такими страданиями и радостями он «проколебался» все 80-е годы и ещё чуток 90-х. Время тогда было странное – шла радикальная смена режимов власти, признанные ценности постепенно отходили на второй план, национальная наука деградировала.. Тотальная демагогия политиканов и их упоение содеянным заменили собой всё. Тут незаметно и делу жизни нашего друга пришёл конец. Его лаборатория и ученики перестали быть!
. Только один «зверь» с завидным постоянством оставался на посту.
Здоровье нашего друга тем временем заметно плошало. Пока он ещё продолжал посещать свою лабораторию, при ходьбе он опирался на элегантную трость. Но когда жизнь «выбила его из седла» да и ходить-ездить стало некуда, он нашёл весьма комфортным перемещаться по миру на инвалидной коляске. Сначала это были поездки по квартире, затем - смелые вылазки во двор или с машиной приятеля на житьё на даче, а однажды он рискнул махнуть в ЗакС на «корриду» с г-жой Евдокимовой.
Все эти годы он не давал сломать себя ни болезни, ни этим печальным обстоятельствам. Он только поражался удивительному совпадению двух этих коренных событий: падения государства и утраты здоровья. Верный раз и навсегда принятому образу жизни, он ни на день не прекратил своих научных занятий. Бывшие сотрудники перетащили ему домой ставший никому ненужным лабораторный скарб. Его комната превратилась в экспресс-лабораторию, где он и целыми днями возился со своими приборами и реактивами, умело разместив их вокруг своего кресла-коляски так, чтобы всё было доступно. Ещё никогда он не работал столь напряжённо и продуктивно как в те дни. Для успешной работы как он понял главное – это не иметь много помощников, а просто не иметь тех, кто под видом таковых часто невольно мешает делу. Тогда было сделано много существенного и в области аналитики, и в биотестировании, и в экологии. В последствии многое было признанно изобретениями. И всё это происходило несмотря ни на что. То были мгновения личного творческого успеха и, если хотите, счастья..
Воистину сенсационные результаты были получены, когда наш друг вместе с доктором П. Пирумовым и физиологом М. Чернышёвой предпринял изучение странных веществ (он назвал их дисфункцинами), которые в нанаграммовых количествах влияли на поведение животного. Эти вещества извлекали из ликвора (спинномозговой жидкости) лиц, страдающих тем или иным тяжёлым нервным заболеванием. Была доказана возможность с их помощью управлять поведением животного и человека. Здесь изобретателям уже виделось новое направление науки на стыке биохимии, фармакологии и медицины. Но что тогда могли сделать калека-учёный и двое его коллег-энтузиастов? (И всё это без должной поддержки в разваливающейся стране?) Увы, ничего кроме написания никому ненужной статьи в журнал, который никто уже не читал, они сделать более не могли.
2
Критическим моментом в его жизни стало совпадение в мае 1978 года двух разнозначных событий: победы на научной ниве («кровавая» защита ДД) и рождение сына. Всё было бы замечательно, если бы не одно прискорбное событие: звуки победных литавр разбудили «зверя». Он неожиданно прыгнул на свою жертву. Физическое состояние и жизнь нашего друга радикально переменились. Возник озноб, разболелась голова, засаднило спину, дико мёрзли ноги, тело потеряло чувствительность. Когда он утром встал с постели, то сразу понял, что «капитально» влип в болезнь. Поражённое ею тело не желало подчиняться, ноги стали «как не его», лёгкая походка исказилась до неузнаваемости. Он сразу же вызвав такси и поехал в свою «учёную поликлинику», где сразу же попал на приём к тёткам-неврологам, Это оказались те самые врачихи, кто недавно вместе со старым хрычом записали его в «нервные симулянты». Помахав перед носом и обстукав неожиданного клиента своими молоточками тётки, так и не припомнили его. Одна из них с ужасом провозгласила: «Молодой человек, какой ужас, у вас же порез! Срочно в больницу! Скорую вызвать?». Наш друг отказался, так как ещё больше болезни боялся бесплатных услуг тогдашнего Минздрава.
Пройдёт ещё несколько дней перед тем как его хороший знакомый, доктор Пётр Пирумов, определит его на лечение в военный 442 госпиталь, что находился в большом старинном здании в центре города на Суворовском проспекте. Это было как раз то действие, в котором тогда наш друг нуждался больше всего – в покое, чтобы перевести мятежный дух, и во времени, чтобы зализать душевные раны. Начиналась совсем другая жизнь. Первую неделю его никто не трогал. Всеми забытый и будучи в прострации наш друг тихо и недвижно лежал на своей кровати. Находясь в огромной солдатской палате нервного отделения, он потихоньку«вживался в новый образ», В его ногах как домашний котёнок уютно лежал готовый к новому броску «зверь». С этих пор они, «зверь» и его несчастная жертва, всегда будут находиться в опасной близости.
Только после того, как прошло несколько дней такого лежания наш друг постепенно начал приходить в себя. Он узнал, где находится кабинет процедурной сестры, общая столовая и страшный общий туалет. Для облегчения передвижения он нуждался в костыле, но свободного костыля для него в отделении не нашлось. Зато нашлась добрая душа – выздоравливающий сержант-старослужащий. Добряк подарил ему свою помощницу - крепкую сучковатую палку.
Первая встреча с начальником нервной клиники, моложавым полковником из западной группы войск, тов. Скорым обескуражила. Небрежно помахав перед носом больного молоточком, полковник ни с того ни с сего игриво спросил: «Ну что, любезный, диссертация переехала?”. Когда наш друг спросил Скорого о диагнозе и программе лечения, полковник ничего вразумительного кроме рассуждений о пользе витаминов группы Б с анальгином и демидролом ничего предложить не мог. Под конец беседы Скорый пообещал в знак особого своего расположения лично удостоить его СМП , спинно -мозговой пункцией.
Последующее пребывание в нервной клинике ничем примечательным отмечено не было, если не считать этой важной встречи с опытным врачём, немолодой женщиной-невропатологом. Ещё никто столь тщатательно не обследовал его несчастное тело, никто так подробно не расспрашивал о появлении первых признаков болезни. После того, как эта работа была закончена, врачиха твёрдо и определённо сказала: «Я полагаю, что у вас очень опасное заболевание – рассеянный склероз. Очень вам очувствую.» В ходе дальней беседы с этим врачом наш друг узнал много важного, полезного и печального о своём заболевании, считающегося неизлечимым. «Всё может очень быстро – даю 3 – 4 года - кончиться, хотя бывают и вялотекущие формы заболевания. Я рекомендую бросить работу и выйти на инвалидность.».
После этой беседы наш друг много дней и ночей потратил на то, чтобы свыкнуться с этим диагнозом и с новой жизненной ситуацией. Вспомнился и правильный вердикт В.Мищенко, и глупое блеяние «спецов» и «светил от неврологии». Всё говорило за то, что неизлечимо больному и хромому калеке следовало бы оставить мир здоровых людей и тихо «вписаться» в круг тяжёлых инвалидов, принять их специфический образ жизни. Но именно возможность такого существования наш друг категорически и полностью исключал. Он решил: чтобы ни случилось держаться до последнего, сохранять в неизменности образ мышления и манеру поведения. С тез пор прошло более 30-ти лет, он всё ещё жив и остаётся верным выбранному курсу.
День шёл за днём, неделя - за неделей и нарушенные функции организма частично восстанавливались. И если ноги продолжали быть «деревянными», сам он уже научился с помощь перил и палочки одолевать разные препятствия и лестницы. Настоящим «полигоном здоровья» стал больничный двор-сквер, где наш друг неустанно «накручивал» многие пешеходные круги по маршруту «госпиталь – морг - госпиталь». Стояло жаркое лето. Свежий, чистый воздух, достаточное питание и крепкий сон делали своё дело. Лечило время.
В то время по-видимому «зверь» слегка ослабил свою хватку.
В полный рост все проблемы встали перед ним, когда наш друг вернулся домой, «на круги своя». Здесь он мгновенно забыл, где был и откуда с таким трудом вырвался. Всё с ним произошедшее он счёл дурным сном, который следует поскорее забыть. Ещё бы - ведь впереди нетерпеливо маячили разные проблемы: создание новой лаборатории на Васильевском (10 линия), важные симпозиальные доклады в Минске, и поездка в Ташкент. Ко всему этому надо было готовиться. Он начал с ташкентского доклада по новой, никем до тех пор не поднятой проблеме. Для этого потребовалось «перешерстить» кучу иностранной литературы, прочитать сотни статей, провести без сна множество длинных осенних ночей.
В лихорадке поиска истины наш друг совсем забыл о своём невольном побратиме, злобном и мстительном «звере», Последний счёл уместным чувствительным образом напомнить хозяину о своём существовании. Может быть по причине крайнего книжного переутомления но однажды утром наш друг с тревогой ощутил, что правым глазом почти ничего не видит, да и левый смотрит как-то не так. «Неужели слепну» - с ужасом подумал он. Вылезти из этой беды ему помог другой его приятель, доктор В. Ивашкин, пристроивший его на излечение в знаменитую глазную клинику доктора Волкова. Там трудились настоящие специалисты, сумевшие за пару недель восстановить испорченное зрение. И на этом этапе мстительный «зверь» был посрамлён. Пока посрамлён.
Добросовестные глазные врачи в своём усердии пошли однако дальше и перевели нашего друга для дальнейшего лечения в другую (тоже в системе ВМА) клинику – клинику нервных болезней. В этой лечебнице работали совсем другие люди: неспешные, подозрительно-наблюдательные, не привычные к быстрым лечебным успехам. Они как бы отражали собой медленный и застойный характер течения тяжёлых нервных болезней (инсультов и параличей), излечением которых и занимались.
Лечением нашего друга занялся один из таких – капитан Бабак. Это был врач-«новатор», заменивший традиционные «анальгин с димедролом» усиленной стероидной гормонотерапией. Блестящим результатом такого воздействия стало общее «здоровение» (увеличение веса тела) пациента и восстановление многих моторных функций до такой степени, что заезжие неврологи не находили у нашего друга почти никаких отклонений от нормы. Всё вроде бы шло отлично. Вздремнувший было «зверь» загадочно и многообещающе улыбался.
Когда наш друг покидал клинику, было уже глубокое предзимье. Но на работе коллеги встретили его весьма прохладно. В глазах начальства, так и не признавшего его научных успехов, светился недоуменный вопрос: «А был ли мальчик?». Да, здесь его никто не ждал и не желал считаться ни с его успехами и ни с его нездоровьем. Было ясно, что здесь он никому не нужен. Он был вынужден взяться за организацию «своего дела», т.е. создание своей лаборатории.
3
Досадно было, что даже длительное пребывание в клиниках не устранило двух наиболее досадных последствий болезни: быстрой утомляемости при ходьбе (запас хода 100-150 м) и темнобоязни. Всё это сильно ограничивало его при любых перемещениях. Неловко и неудобно было брать такси для одоления расстояния метров в 300 – 400. Пройти 1000-метровый университетский коридор можно было только за 2-3 захода. Особенно трудно стало бывать в командировках, чреватых различными неожиданностями, Приходилось прихватывать с собой какого-нибудь сотрудника или студента. Но всё это (командировки, симпозиумы и съезды) в научной жизни – события необходимые и нужные учёному, чтобы не «выпасть из общей обоймы». А «зверь» терпеливо ждал момента, чтобы повторить свой смертельный бросок.
Шло время. За напряжённой работой наш друг постепенно начинал забывать то, что произошло с ним минувшим летом и осенью. Симптомы болезни если не исчезли, то в значительной степени смягчились. Лишь иногда в результате простуды или гриппа болезнь остро напоминала о себе. В этих случаях на помощь приходили врачи из клиники госпитальной терапии ВМА, руководимой тогда проф. Г. И. Дорофеевым. Ему пришлось побывать там не один раз. С каждым обострением болезни от его здоровья невосполнимо терялось что-то важное. Никогда он не возвращался из приступа болезни таким же каким входил в него. Каждый раз что-то было потеряно, необратимо утрачено.
Через несколько лет наш друг оказался в странном состоянии: «ни больной – ни здоровый». Без труда он мог заниматься только одним – научной работой, чему отныне фактически отдавалось всё «здоровое время».
Образ жизни нашего друга отныне стал весьма своеобразным. Он сводился почти исключительно к поездкам на таксомоторе по маршруту «дом – лаборатория - дом». Поступать так было не просто и не дёшево, но в 80-годы, когда в России наука ещё была в чести, такое было возможно. Его путь к месту службы часто можно было уподобить «восхождению на Голгофу». Преодоление обледеневших пространств или крутых лестниц было мучительно.
Но всё это искупалось радостями творческой работы. В лаборатории его ждали ученики и коллеги, новые проекты, рождающиеся изобретения и сенсационные результаты – всё то, что он считал настоящей жизнью и ради чего только и следовало жить.. Так между такими страданиями и радостями он «проколебался» все 80-е годы и ещё чуток 90-х. Время тогда было странное – шла радикальная смена режимов власти, признанные ценности постепенно отходили на второй план, национальная наука деградировала.. Тотальная демагогия политиканов и их упоение содеянным заменили собой всё. Тут незаметно и делу жизни нашего друга пришёл конец. Его лаборатория и ученики перестали быть!
. Только один «зверь» с завидным постоянством оставался на посту.
Здоровье нашего друга тем временем заметно плошало. Пока он ещё продолжал посещать свою лабораторию, при ходьбе он опирался на элегантную трость. Но когда жизнь «выбила его из седла» да и ходить-ездить стало некуда, он нашёл весьма комфортным перемещаться по миру на инвалидной коляске. Сначала это были поездки по квартире, затем - смелые вылазки во двор или с машиной приятеля на житьё на даче, а однажды он рискнул махнуть в ЗакС на «корриду» с г-жой Евдокимовой.
Все эти годы он не давал сломать себя ни болезни, ни этим печальным обстоятельствам. Он только поражался удивительному совпадению двух этих коренных событий: падения государства и утраты здоровья. Верный раз и навсегда принятому образу жизни, он ни на день не прекратил своих научных занятий. Бывшие сотрудники перетащили ему домой ставший никому ненужным лабораторный скарб. Его комната превратилась в экспресс-лабораторию, где он и целыми днями возился со своими приборами и реактивами, умело разместив их вокруг своего кресла-коляски так, чтобы всё было доступно. Ещё никогда он не работал столь напряжённо и продуктивно как в те дни. Для успешной работы как он понял главное – это не иметь много помощников, а просто не иметь тех, кто под видом таковых часто невольно мешает делу. Тогда было сделано много существенного и в области аналитики, и в биотестировании, и в экологии. В последствии многое было признанно изобретениями. И всё это происходило несмотря ни на что. То были мгновения личного творческого успеха и, если хотите, счастья..
Воистину сенсационные результаты были получены, когда наш друг вместе с доктором П. Пирумовым и физиологом М. Чернышёвой предпринял изучение странных веществ (он назвал их дисфункцинами), которые в нанаграммовых количествах влияли на поведение животного. Эти вещества извлекали из ликвора (спинномозговой жидкости) лиц, страдающих тем или иным тяжёлым нервным заболеванием. Была доказана возможность с их помощью управлять поведением животного и человека. Здесь изобретателям уже виделось новое направление науки на стыке биохимии, фармакологии и медицины. Но что тогда могли сделать калека-учёный и двое его коллег-энтузиастов? (И всё это без должной поддержки в разваливающейся стране?) Увы, ничего кроме написания никому ненужной статьи в журнал, который никто уже не читал, они сделать более не могли.
НУ-С, ПРОДОЛЖИМ
3
Досадно было, что даже длительное пребывание в клиниках не устранило двух наиболее досадных последствий болезни: быстрой утомляемости при ходьбе (запас хода 100-150 м) и темнобоязни. Всё это сильно ограничивало его при любых перемещениях. Неловко и неудобно было брать такси для одоления расстояния метров в 300 – 400. Пройти 1000-метровый университетский коридор можно было только за 2-3 захода. Особенно трудно стало бывать в командировках, чреватых различными неожиданностями, Приходилось прихватывать с собой какого-нибудь сотрудника или студента. Но всё это (командировки, симпозиумы и съезды) в научной жизни – события необходимые и нужные учёному, чтобы не «выпасть из общей обоймы». А «зверь» терпеливо ждал момента, чтобы повторить свой смертельный бросок.
Шло время. За напряжённой работой наш друг постепенно начинал забывать то, что произошло с ним минувшим летом и осенью. Симптомы болезни если не исчезли, то в значительной степени смягчились. Лишь иногда в результате простуды или гриппа болезнь остро напоминала о себе. В этих случаях на помощь приходили врачи из клиники госпитальной терапии ВМА, руководимой тогда проф. Г. И. Дорофеевым. Ему пришлось побывать там не один раз. С каждым обострением болезни от его здоровья невосполнимо терялось что-то важное. Никогда он не возвращался из приступа болезни таким же каким входил в него. Каждый раз что-то было потеряно, необратимо утрачено.
Через несколько лет наш друг оказался в странном состоянии: «ни больной – ни здоровый». Без труда он мог заниматься только одним – научной работой, чему отныне фактически отдавалось всё «здоровое время».
Образ жизни нашего друга отныне стал весьма своеобразным. Он сводился почти исключительно к поездкам на таксомоторе по маршруту «дом – лаборатория - дом». Поступать так было не просто и не дёшево, но в 80-годы, когда в России наука ещё была в чести, такое было возможно. Его путь к месту службы часто можно было уподобить «восхождению на Голгофу». Преодоление обледеневших пространств или крутых лестниц было мучительно.
Но всё это искупалось радостями творческой работы. В лаборатории его ждали ученики и коллеги, новые проекты, рождающиеся изобретения и сенсационные результаты – всё то, что он считал настоящей жизнью и ради чего только и следовало жить.. Так между такими страданиями и радостями он «проколебался» все 80-е годы и ещё чуток 90-х. Время тогда было странное – шла радикальная смена режимов власти, признанные ценности постепенно отходили на второй план, национальная наука деградировала.. Тотальная демагогия политиканов и их упоение содеянным заменили собой всё. Тут незаметно и делу жизни нашего друга пришёл конец. Его лаборатория и ученики перестали быть!
. Только один «зверь» с завидным постоянством оставался на посту.
Здоровье нашего друга тем временем заметно плошало. Пока он ещё продолжал посещать свою лабораторию, при ходьбе он опирался на элегантную трость. Но когда жизнь «выбила его из седла» да и ходить-ездить стало некуда, он нашёл весьма комфортным перемещаться по миру на инвалидной коляске. Сначала это были поездки по квартире, затем - смелые вылазки во двор или с машиной приятеля на житьё на даче, а однажды он рискнул махнуть в ЗакС на «корриду» с г-жой Евдокимовой.
Все эти годы он не давал сломать себя ни болезни, ни этим печальным обстоятельствам. Он только поражался удивительному совпадению двух этих коренных событий: падения государства и утраты здоровья. Верный раз и навсегда принятому образу жизни, он ни на день не прекратил своих научных занятий. Бывшие сотрудники перетащили ему домой ставший никому ненужным лабораторный скарб. Его комната превратилась в экспресс-лабораторию, где он и целыми днями возился со своими приборами и реактивами, умело разместив их вокруг своего кресла-коляски так, чтобы всё было доступно. Ещё никогда он не работал столь напряжённо и продуктивно как в те дни. Для успешной работы как он понял главное – это не иметь много помощников, а просто не иметь тех, кто под видом таковых часто невольно мешает делу. Тогда было сделано много существенного и в области аналитики, и в биотестировании, и в экологии. В последствии многое было признанно изобретениями. И всё это происходило несмотря ни на что. То были мгновения личного творческого успеха и, если хотите, счастья..
Воистину сенсационные результаты были получены, когда наш друг вместе с доктором П. Пирумовым и физиологом М. Чернышёвой предпринял изучение странных веществ (он назвал их дисфункцинами), которые в нанаграммовых количествах влияли на поведение животного. Эти вещества извлекали из ликвора (спинномозговой жидкости) лиц, страдающих тем или иным тяжёлым нервным заболеванием. Была доказана возможность с их помощью управлять поведением животного и человека. Здесь изобретателям уже виделось новое направление науки на стыке биохимии, фармакологии и медицины. Но что тогда могли сделать калека-учёный и двое его коллег-энтузиастов? (И всё это без должной поддержки в разваливающейся стране?) Увы, ничего кроме написания никому ненужной статьи в журнал, который никто уже не читал, они сделать более не могли.
3
Досадно было, что даже длительное пребывание в клиниках не устранило двух наиболее досадных последствий болезни: быстрой утомляемости при ходьбе (запас хода 100-150 м) и темнобоязни. Всё это сильно ограничивало его при любых перемещениях. Неловко и неудобно было брать такси для одоления расстояния метров в 300 – 400. Пройти 1000-метровый университетский коридор можно было только за 2-3 захода. Особенно трудно стало бывать в командировках, чреватых различными неожиданностями, Приходилось прихватывать с собой какого-нибудь сотрудника или студента. Но всё это (командировки, симпозиумы и съезды) в научной жизни – события необходимые и нужные учёному, чтобы не «выпасть из общей обоймы». А «зверь» терпеливо ждал момента, чтобы повторить свой смертельный бросок.
Шло время. За напряжённой работой наш друг постепенно начинал забывать то, что произошло с ним минувшим летом и осенью. Симптомы болезни если не исчезли, то в значительной степени смягчились. Лишь иногда в результате простуды или гриппа болезнь остро напоминала о себе. В этих случаях на помощь приходили врачи из клиники госпитальной терапии ВМА, руководимой тогда проф. Г. И. Дорофеевым. Ему пришлось побывать там не один раз. С каждым обострением болезни от его здоровья невосполнимо терялось что-то важное. Никогда он не возвращался из приступа болезни таким же каким входил в него. Каждый раз что-то было потеряно, необратимо утрачено.
Через несколько лет наш друг оказался в странном состоянии: «ни больной – ни здоровый». Без труда он мог заниматься только одним – научной работой, чему отныне фактически отдавалось всё «здоровое время».
Образ жизни нашего друга отныне стал весьма своеобразным. Он сводился почти исключительно к поездкам на таксомоторе по маршруту «дом – лаборатория - дом». Поступать так было не просто и не дёшево, но в 80-годы, когда в России наука ещё была в чести, такое было возможно. Его путь к месту службы часто можно было уподобить «восхождению на Голгофу». Преодоление обледеневших пространств или крутых лестниц было мучительно.
Но всё это искупалось радостями творческой работы. В лаборатории его ждали ученики и коллеги, новые проекты, рождающиеся изобретения и сенсационные результаты – всё то, что он считал настоящей жизнью и ради чего только и следовало жить.. Так между такими страданиями и радостями он «проколебался» все 80-е годы и ещё чуток 90-х. Время тогда было странное – шла радикальная смена режимов власти, признанные ценности постепенно отходили на второй план, национальная наука деградировала.. Тотальная демагогия политиканов и их упоение содеянным заменили собой всё. Тут незаметно и делу жизни нашего друга пришёл конец. Его лаборатория и ученики перестали быть!
. Только один «зверь» с завидным постоянством оставался на посту.
Здоровье нашего друга тем временем заметно плошало. Пока он ещё продолжал посещать свою лабораторию, при ходьбе он опирался на элегантную трость. Но когда жизнь «выбила его из седла» да и ходить-ездить стало некуда, он нашёл весьма комфортным перемещаться по миру на инвалидной коляске. Сначала это были поездки по квартире, затем - смелые вылазки во двор или с машиной приятеля на житьё на даче, а однажды он рискнул махнуть в ЗакС на «корриду» с г-жой Евдокимовой.
Все эти годы он не давал сломать себя ни болезни, ни этим печальным обстоятельствам. Он только поражался удивительному совпадению двух этих коренных событий: падения государства и утраты здоровья. Верный раз и навсегда принятому образу жизни, он ни на день не прекратил своих научных занятий. Бывшие сотрудники перетащили ему домой ставший никому ненужным лабораторный скарб. Его комната превратилась в экспресс-лабораторию, где он и целыми днями возился со своими приборами и реактивами, умело разместив их вокруг своего кресла-коляски так, чтобы всё было доступно. Ещё никогда он не работал столь напряжённо и продуктивно как в те дни. Для успешной работы как он понял главное – это не иметь много помощников, а просто не иметь тех, кто под видом таковых часто невольно мешает делу. Тогда было сделано много существенного и в области аналитики, и в биотестировании, и в экологии. В последствии многое было признанно изобретениями. И всё это происходило несмотря ни на что. То были мгновения личного творческого успеха и, если хотите, счастья..
Воистину сенсационные результаты были получены, когда наш друг вместе с доктором П. Пирумовым и физиологом М. Чернышёвой предпринял изучение странных веществ (он назвал их дисфункцинами), которые в нанаграммовых количествах влияли на поведение животного. Эти вещества извлекали из ликвора (спинномозговой жидкости) лиц, страдающих тем или иным тяжёлым нервным заболеванием. Была доказана возможность с их помощью управлять поведением животного и человека. Здесь изобретателям уже виделось новое направление науки на стыке биохимии, фармакологии и медицины. Но что тогда могли сделать калека-учёный и двое его коллег-энтузиастов? (И всё это без должной поддержки в разваливающейся стране?) Увы, ничего кроме написания никому ненужной статьи в журнал, который никто уже не читал, они сделать более не могли.